Из осторожности Клио заказала только простую закуску, которую, по ее мнению, неспособен испортить даже самый никудышный повар. Я сказал, что думал, она голодна. Несмотря на большое пристрастие к иронии, моя ирония ей не понравилась. Она сказала, что я вечно хочу целыми днями просиживать свою жирную задницу в ресторанах и поглощать одно блюдо за другим. Сказала, что больше я ни о чем думать не способен. Да и вообще я умею думать только о себе. При переезде я даже не помог ей распаковать книги. Она не такая. Она думает о других и следит за здоровьем — знаешь, что это? Хотя в моем словаре это слово, конечно, не встречается. Мне-то, небось, тоже приятней ложиться в постель с тонкой ланью, а не с тучным эгоистом, с которым она, похоже, обречена спать? Она ничего, кроме салата, и не хотела. И вообще нужно чаще есть дома. Закуска оказалась невкусной. Как она и предполагала. Я предложил поменяться и отдать ей свою пасту. Вместо того чтобы согласиться, Клио разразилась яростной тирадой против Венеции, этой декадентской дыры с вездесущими чемоданами на колесиках, где высокую итальянскую культуру отдали на откуп варварским ордам и где нельзя заказать даже тарелку приличной еды.

Я облегченно выдохнул, обрадовавшись, что Светлейшая послужила громоотводом пылающим стрелам ее гнева, и с воодушевлением поддержал ее. Видимо, с энтузиазмом я переборщил: у меня нет ни малейшего права так высокомерничать, бросила она, и, когда венецианцы строили собор Сан-Марко, мои соотечественники еще ходили в медвежьих шкурах и почесывали свои немытые волосатые задницы. Я молча доедал пасту, а она, логично, по ее мнению, развивая сказанное, перешла к обсуждению моей личной гигиены. Когда она злилась, эта придирка становилась одной из ее излюбленных. И не то чтобы ей было к чему придраться. Как раз потому, что она так часто и с такой жадностью набрасывалась на эту тему, я сверх меры заботился о том, чтобы меня в этой области не в чем было упрекнуть. Я даже более-менее регулярно ходил на педикюр. Но прошлое не сотрешь, и она с наслаждением снова и снова припоминала мне тот факт, что я вырос в стране, где не пользуются биде.

Доев пасту, я попытался направить разговор в нужное русло и пустился в рассуждения о том, что богатейшая и славная история Италии, безусловно, вызывает восхищение, но есть у нее и неприглядная сторона. «Италия — это страна, находящаяся в плену у собственного прошлого, — заявил я. — Во-первых, в ней чересчур много шедевров и исторических памятников и все они нуждаются в уходе и ремонте. У настоящего просто не хватает бюджетных средств содержать такое количество прошлого». Но это не главное. Главное то, что аналогичным образом к прошлому привязана человеческая ментальность. Все в Италии вершится согласно ритуалам и традициям, столь древним и укоренившимся, что никому и в голову не приходит подвергнуть их сомнению. Год тянется от января в горах к Вознесению Богородицы на море и к Рождеству со все теми же дорогими подарками и семейными ссорами. Жизнь описывает круги вокруг церкви, где тебя крестили в выложенной белым сатином колыбели, в которой качали еще бабушку, через первое причастие и традиционную свадьбу к крещению внуков и погребению в семейном склепе. Политическая система организована так же неэффективно, как и во времена Римской республики. Во главе предприятий и университетов стоят мужчины с правильными фамилиями. Все делается так, как делалось веками. Инновации приветствуются или даже допускаются примерно так же, как креативное отступление от традиционного рецепта спагетти вонголе. Удушливый избыток прошлого не оставляет воздуха ни для чего нового.