— Выходит, протест имел успех? — спросила она.

— Наше продуманное, уравновешенное и почти единогласное заявление попало в цель, — подтвердил я. — Китайского начальника так впечатлило это типично европейское поигрывание дипломатическими мускулами, что он тут же спохватился и отменил свое решение.

— У нас тоже есть повод для праздника, — сказала Альбана.

— Сейчас вы, конечно, объявите о своей помолвке.

— Жаль, что ты не всегда такой сообразительный.

Большой Грек двинул меня локтем, одновременно засовывая в рот креветку, и широко заулыбался.

— Если это правда, — сказал я, — чему, конечно, верится с трудом, то такая новость требует бурных поздравлений, особенно в ваш адрес, господин Волонаки, ибо невозможно представить, чтобы мужчина где бы то ни было на свете нашел себе более любезную и кроткую супругу, чем вам удалось обрести в Альбане.

— Она и вправду мегасексапильная штучка, — сказал Большой Грек.

Альбана залилась смехом.

— А вот кроткой я бы ее не назвал, — продолжил он. — Вспомнить только, как она разошлась, когда добралась до моего греческого столпа.

Своей ручищей он схватил с этажерки устрицу и высосал ее. Альбана наклонилась к нему и поцеловала в губы.

— Альбана, тот поразительный факт, что ты даже не влепила ему пощечину за такие слова, — сказал я, — вынуждает меня заключить, что я или лицезрю неправдоподобную романтическую пьесу в традиции пошлой новогреческой комедии, или присутствую при зарождении любви, столь удивительной и нелепой, что она просто обязана быть настоящей.

— Ревнуешь? — поинтересовалась Альбана.

— А это входит в твои намерения?

— Поначалу входило, но теперь твоя ревность — не более чем приятный пустячок в довесок к событию, которое приятно — если не сказать желанно — и само по себе. Скажем так, это было бы вишенкой на торте, не более того. В конце концов, не такая уж ты, Илья, и важная персона.

— Важная, важная, — не согласился Большой Грек. — Он должен стать свидетелем на нашей свадьбе.

Это предложение весьма рассмешило их обоих. Я ответил, что быть свидетелем для меня большая честь. Это рассмешило их еще больше.

— Ты и вправду меня изумляешь, Альбана, — сказал я. — Никогда не думал, что такой яростной поборнице прав женщин покажется забавной мысль подчиниться патриархальному институту брака.

— Ты все-таки ревнуешь, — воскликнула она. — Какая прелесть!

— Мы с вами, господин Пфейффер, оба знаем, — сказал Большой Грек, — что вся эта трескотня о правах женщин на самом деле просто от нехватки внимания. Отдрючь бабу хорошенько — и ни слова о правах больше не услышишь. Разве видали мы с вами, чтобы здоровая баба с удовлетворенной распашонкой между ног была феминисткой? Вот-вот. Так я и думал. Эти хныкалки разевают рот только потому, что во рту у них пусто. О правах женщин можно говорить в единственном числе, потому что право у женщины только одно — на то, чтобы было кому вогнать мощную сваю в ее скважину. А ты как думаешь, цесарочка моя?