Потом он оторвал глаза от письма и молча положил его на стол.

– Ну как? – спросила Анна – Узнаешь стиль?

– Пожалуй, – он почувствовал, как спазм не вовремя перехватил ему горло. – Наши голоса дрожат от нежности… Это неплохо.

– И что скажешь?

– В целом довольно высокопарно, – казалось, он подыскивал нужные слова.

– Не то слово, – сказала Анна. – Ты точно узнал почерк?

– Ну, я же сказал, – повторил Давид. – И кто это был?

– Могу тебя обрадовать, что это было очень давно, Дав. Мы тогда еще не были знакомы.

Она замолчала, как будто вспоминала что-то давно забытое. Пожалуй, даже улыбнулась, если только ему это не померещилось в том солнечном Аду, от которого не было спасения.

– Так кто же?

– Не хочешь отгадать?

– Не хочу. Но если ты настаиваешь, то я бы сказал, что это твой Феликс.

– Угадал, – кивнула Анна.

– Ты это серьезно?

– А ты как думаешь? – Голос ее оставался вполне бесстрастным, как будто она говорила о чем-то обыкновенном, обыденном, о чем они разговаривают каждый божий день и что заранее давно известно, и притом – во всех деталях.

– Значит, Феликс.

– Это было давно, – повторила Анна, как будто это что-то меняло.

– Наши голоса дрожат от нежности, – сказал Давид, прищелкивая языком, словно хотел распробовать эту фразу еще и на вкус. – Представляю, как ты ее ненавидишь.

– Это было давно, – сказала еще раз Анна, доливая заварку. – Время ненависти закончилось.