Пожалуй, Давид мог поклясться, что на его глазах покровы земли на мгновение стали прозрачны, явив миру целое море кипящей синильной кислоты.

Впрочем, это было, скорее, все-таки похоже на оглушительное шипение оберегающей свои яйца кобры.

– В конце концов, – сказал Давид, чувствуя, как саднит у него в груди эта знакомая боль, – в конце концов, шлюха это понятие метафизическое. Если поскрести женщину, то, возможно, окажется, что это только наша естественная природа и ничего более.

– Ну, спасибо на добром слове, – усмехнулась Анна.

– О присутствующих, разумеется, не говорят, – сказал Давид. – Тем более, я ведь не сказал, что с этим следует смириться.

– А что же с этим прикажешь делать?

– Не знаю. Может быть, просто съесть. Сделать вид, что ничего и никогда не было.

– Съесть.

– Съесть, – повторил Давид. – В конце концов, всем нам приходилось съедать и не такое. И ничего, живы.

– А как же быть с тем человеческим, которое выгодно нас отличает от зверей?.. С надеждой, справедливостью, верой?

Похоже, на этот раз она говорила серьезно, так что в ее голосе можно было расслышать какие-то прежде ей не свойственные нотки, как будто она не просто о чем-то говорила, но скорее, жаловалась и просила о помощи.

– Может быть, нам все это только снится, – вздохнул Давид, пытаясь не обращать внимания на боль. – Все, что мы называем человеческим. А потом однажды проснешься – и увидишь вокруг одни только свиные пятачки.

Он вдруг догадался, что сейчас она заплачет.

– Анна, – сказал Давид, быстро поднявшись из-за стола и подойдя к сидящей Анне. – Я что-то не понимаю…

Он обнял ее за плечи, а потом погладил по голове. Как маленького ребенка, который плакал над сломанной игрушкой.

Самое время было появиться Феликсу.

– Ну, что такое?

– А ты не знаешь, – и Анна заплакала, уткнувшись головой ему в живот.

– Эй, эй, – Давид опустился рядом с ней на колени. – Это ведь не из-за нашего Левушки, надеюсь?

Анна кивнула.