–
– Я только хотел сказать, что на самом деле все обстояло, возможно, далеко не так лучезарно, как хотелось бы, сэр. Настолько не лучезарно, что ему часто казалось, будто эта искусная порка навсегда отдалила его от всех его родственников, так что когда он думал о Том Свете, где ему рано или поздно предстояло встретиться со всеми своими дядями, двоюродными, троюродными и Бог еще знает какими дедушками и прадедушками, он вдруг чувствовал, что эта перспектива почему-то совсем не радует его, а, наоборот, наводит тоску, в результате чего он вечно жил в какой-то странной раздвоенности. С одной стороны, он прекрасно отдавал себе отчет в том, что Царство Небесное – это не такая вещь, с которой можно шутить шутки, однако и перспектива наткнуться на всю эту толпу Мозесов, которая немедленно принялась бы тискать его в объятиях, хлопать по плечу, ерошить волосы и говорить всякие глупости, вроде «ну, наконец-то» или «да, ты, сынок, совсем и не изменился» – эта перспектива тоже ни в коем случае не казалась ему радужной, уж поймите меня правильно, сэр!
А между тем, занятый этими печальными подробностями, Мозес поначалу даже не обратил внимания, как из леса, в который лучше было не соваться, продрался неряшливый господин в круглых, сползших на самый кончик носа очечках и изо всех сил замахал Мозесу руками, торопя его поскорее обратить на себя внимание. На лице вновь явившегося бродило при этом совершенно ошарашено-вдохновенное выражение, как будто он только что встретил голую женщину приятной наружности, которая поздоровалась с ним и спросила, где здесь можно сдать макулатуру. Лицо идиота, сэр. Этакое голубоглазое животное, от которого ждешь, что оно сейчас начнет без причины хохотать или расскажет, как двенадцать лет назад его бабушка подавилась кипяченым молоком. Как ни посмотришь на него – всегда глаза его смотрели косо в небо, словно он собирался помолиться или сказать какую-нибудь глупость, вроде того, что «от смерти не уйдешь», или «мы живем в сложное время, господа», или же «в жизни осталось так мало поэзии», отчего избавиться от него было просто-напросто невозможно, потому что невозможно же, в самом деле, избавиться от человека, который все время шарит глазами по небу и изрекает мудрые сентенции, от которых у некоторого редкого сорта женщин трусы в известном месте начинают немедленно подмокать, – и даже сам Мозес, как бы он ни пытался загнать его теперь обратно в лес вместе со всеми его истинами, не мог бы этого сделать и был вынужден смотреть, как человечек в круглых очечках вдруг подскочил, как будто кто-то дал ему сильного пинка, затем распростер крестом руки, затем упер их в бока, затем поднял плечи, так что голова его совершенно исчезла, затем задрожал всем телом и, наконец, принял какую-то совершенно немыслимую позу, присев на корточки и обхватив свою никчемную голову руками.