– Да, похоже на то.

Ее пальцы нежно гладили его затылок.

Затылок отступника, беглеца и предателя.

– Если бы я была психоаналитиком, то, не задумываясь, сказала бы, что тебя угнетает страх перед будущим, – сказала она вдруг неожиданно совершенно серьезно. – Подумай сам, Дав, ты бежишь от ответственности, когда все ждут, чтобы ты вел их в обетованную землю, а это значит, что бежишь от будущего.

– Что и требовалось доказать, – вздохнул Давид. – Если бы ты была психоаналитиком, то наверняка рекомендовала бы посадить меня в психиатрическую клинику.

– И притом – немедленно, – добавила она.

И все-таки этот сон должен был иметь какой-то смысл. Возможно, – подумал он, сам удивляясь тому, что собирался отметить, – возможно, мы приходим сюда вовсе не для того, чтобы бороться со своими инстинктами и дурными наклонностями, как это считает большинство людей. Возможно, мы приходим сюда только для того, чтобы приблизиться к самим себе настолько, насколько это вообще возможно.

Мы – оставившие когда-то самих себя ради гор никому не нужных книг и никуда не ведущих путей, забывшие себя ради бессмысленных слов и не менее бессмысленных дел, живущие среди ежедневной лжи и трусливого молчания, которое будет длиться даже тогда, когда нас давным-давно уже не будет рядом, – мы – просыпающиеся посреди ночи от страстного желания стать самими собой и не знающие, что для этого требуется. Забывающие чужие имена, которые у всех на устах. Не отвечающие на звонки. Не перебирающие прошлое, как перебирают золотоносную породу. Позабывшие, что такое слезы. Не имеющие никаких серьезных планов. Не ждущие награды. Не перестающие взывать в молчании. Ничего не знающие о будущем. Мечтающие пройти через смерть, как проходят сквозь утренний туман.

И все это только ради того, чтобы стать самими собой, Мозес?

Вот именно, сэр. Чтобы стать самими собой, дурачок…

– Чтобы стать самим собой, – подтвердил ему знакомый голос, который он меньше всего ожидал тут услышать.

Негромкий голос рабби Ицхака, который вдруг напомнил о себе и при этом, кажется, весьма некстати.

В конце концов, хотя эта проблема и касалась всех и каждого, решать ее все равно приходилось каждому самому. И помочь тут не мог даже рабби Ицхак.

Оттуда, где они стояли, было видно, как тени легли на камни Старого города и золотое сияние купола поблекло, обещая скорое наступление вечерних сумерек.

– Люди думают, – негромко говорил рабби, держа Давида за рукав, – что они представляют из себя то или это. Тогда как на самом деле их привязанность к определенным именам стоит немного. На самом деле эта определенность вырастает из необходимости что-то сказать о себе, продемонстрировать себя с той стороны, которая кажется тебе и понятной, и выгодной. Когда ты говоришь о себе отец, сын, воин или ученый, то каждый из названного легко занимает свое место в общей структуре бытия. Но вот приходит беда, болезни, смерть, страдания и человек начинает подозревать, что вся эта прочная структура – только сомнительная иллюзия, которую не выразить обычными определениями, а человеку следует искать себя в каких-то других местах и в каких-то новых измерениях.