Молчал и Генка.

— Что ты сделал… Тогда? — наконец, тихо спросил дед.

— Убежал! Просто убежал… Домой! — Генка поднял глаза на деда, надеясь на его одобрение. — Мы же собирались уезжать на юг? С мамой… Но эти… так — «Мелкие собаки».

— И ты тоже… «Мелкая собака»?! — не выдержал, сорвался на крик старый Корсаков. — Как ты мог связаться… С такими людьми?! Ты брал какие-нибудь деньги? Вещи! Сигареты?

— Зарплату… я брал! — тоже крикнул Генка. — За то, что на горбу ящики таскал!

— Тебе, что? Не хватало?

— Значит — не хватало! Много… у матери допросишься?!

— Мог бы у меня… Попросить!

Генка только махнул рукой и отвернулся. Старик слышал, что он тихо плачет.

— Чего теперь говорить! — услышал он только еле разборчивые слова внука.

— Не надо… Гена! — старик осторожно положил руку на его голое плечо. — Этим не поможешь. Не решишь!

* * *

Когда Галя утром, часам к девяти, вышла в кухню, ее уже ждал одетый в драповое пальто, с тростью в руках Александр Кириллович. Он сидел у стола, сосредоточенный, хмурый.

— Как «почивали»? — без интереса спросил он.

— Спасибо, — ответила внучка, еще чувствуя утренний озноб после вчерашнего.

— Завтракай. Не торопись. Я подожду.

Февронья Савватеевна уже ставила перед ней кофе, оладьи, сметану, рыбу…

Галя подняла на деда глаза.

— Можно я закурю? — неожиданно спросила внучка.

— Натощак? — удивился старик. И тут же, улыбнувшись, лихим, кавалергардским жестом щелкнул перед ней старинным серебряным портсигаром. На крышке сиял портрет дамы в голубом на чуть потускневшей эмали.