Увидев, что старуха готова обидеться, рассмеялся и обнял ее.

— Тебе просто доставляет удовольствие — злить меня! — сказала она сквозь счастливые слезы. — Такое удовольствие!.. Могут позволить себе только с очень близкими людьми!

Мир был восстановлен!

— Только не забывай, что я воспитала тебя. Даже юридически — ты мой сын. И сын покойного…

— Знаю, знаю. Помню! Все будет исполнено. Как прикажете! — гаерничал Олег. — Счастье моего усыновления до сих пор недооценено мной — до конца!

Он закурил.

Откинул кремовую занавесь на окне. Бессмысленно долго смотрел на оживленную улицу Горького… На проехавшую, без струй воды, поливальную машину… На одного-двух старичков с маленькими собачками в попонках, которые прогуливались привычно рано…

— Тебе всегда хотелось… Чтобы я называл тебя мамой, — неожиданно, издалека, начал Олег. — Скажи… А что все-таки было… С моими родителями? На самом деле?

— Они умерли, — коротко и нехотя ответила Евгения Корниловна.

— В один день? — Он зачем-то повторил классическое: — «Они были счастливы и умерли в один день…»

— Нет! — спокойно ответила Евгения Корниловна. — Они не были счастливы. И умерли через какое-то время. Один после другого.

Она снова осмотрела стол. Синий старинный кофейный прибор, серебро на столе, белизна сложенных салфеток… Выпрямилась.

— Расскажи мне о матери. О молодой! — тихо попросил Олег. — Хоть немного!

— Это… Совершенно излишне.

Ее поза оставалась прежней. Сейчас тетка была прямой, подтянутой, словно окаменевшей.

— Я же — прошу! — Закашлялся от первой сигареты Нахабин. Он кашлял долго, отплевываясь в платок. Евгения Корниловна смотрела на него с брезгливым состраданием.

— Ну! — повторил он, придя в себя.

— Нет.

— Я не видел в доме ни одной ее фотографии. В молодости! Даже там, где вы были сняты вместе, она вырезана. Так аккуратненько! Маникюрными ножничками!

Они посмотрели друг на друга.