Нахабин вдруг, одним плавным, круговым движением развернулся. Неизвестно как, но она оказалась у него на руках.

Он уткнулся в нее всем лицом, головой, глазами, носом, губами.

«В нее! В ее грудь, дыхание, голубую прожилку на тоненькой шее!»

— Ты же сама сказала?! — Не продаются, не тратятся… — Плача, смеялся он.

— Так я же… Не потратила! И не продала, — почти серьезно, светло говорила Галя. — Я — подарила!

— А это можно? — сиял Нахабин.

— Можно, можно… Женщина все может! Только когда без выгоды. Не на рынке!

Эти последние слова словно парализовали Олега Павловича.

Он осторожно посадил ее на стул. Так же осторожно подошел к окну. Машинально закурил…

Гале показалось, что еще секунда… И он выбросится из окна с восьмого этажа.

— Что ты! — вскрикнула она.

— «На рынке…» Как раз — на рынке! На самом грязном рынке… Из душ человеческих!

Нет! Мать свою Олег все-таки помнил. Хотя ему было тогда лет восемь! Даже — меньше… Сухая, вечно в темной телогрейке, в сапогах. Молчаливая, два-три слова на день: «Выполи крапиву за хатой!» «Никого в дом не пускай!» «На щеколду закройся!»

Рядом, только сбеги по тропинке, была речка Калява. Узенькая, вертлявая, с омутами.

Говорят, в оккупацию много в ней немцев потонуло.

«Вроде бы курице вброд, а он, немец, омутов не знает! Попадет — и не выплывет».

— «На реку один не ходи — только с Варькой Баклановой!»

Плавать не умел — боялся омутов.

Варька была уже взрослая — лет четырнадцати. Крепкая, одной рукой его валила.

Баклановы вообще были богатые. После войны вернулись муж и двое братьев, старших. Трофеев навезли — одних аккордеонов два!