Наконец, первая стрела была извлечена. Срезень. Такой наконечник чисто разрезает ткань и входит в плоть, как нож. Можно не бояться, что в ране остались частицы ткани, из которой пошиты одежды. Кровь забежала шустрей, мгновенно заполнив образовавший разрез. Елень полила рану из кувшина. Соджун скрипнул зубами, и женская рука дрогнула, едва не выронив кувшин с вином, Елень поймала его в последний момент и кое-как поставила на пол трясущимися руками. Она смотрела на то, как быстро рана наполняется кровью и едва дышала.

— Жги, — выдавил сквозь стиснутые зубы Соджун.

Он и сказал едва слышно, а женщина вздрогнула и перевела глаза на горшок, откуда торчала ручка накаленного прута.

— Елень, — позвал мужчина, и та послушно склонилась к нему. — Прижмешь, слышишь, прижмешь и считай до пяти… нет, лучше до семи, но держи крепко. Даже если жаль… даже если трудно…

Елень еще раз промокнула рану тряпкой, смоченной в вине, а потом взялась за рукоять прута и поднесла к ране…

До конца своих дней она не сможет забыть, как дернулось сильное могучее тело от соприкосновения с каленым железом, как запахло жареным мясом, как от распростертого на полу обнаженного торса в стылом воздухе комнаты шел пар, а пот катился градом по сведенному от боли телу.

— Раз… два… три… четыре… пять… шесть… семь…, — выговаривала она, давясь собственными слезами.

«И это только первая стрела… первая из трех…»,— с ужасом подумала Елень и беззвучно заплакала.

Она вновь говорила, вновь пела, вновь несла какую-то околесицу, и ей вновь было страшно. Очень страшно. Так страшно, что она с трудом удерживала себя в сознании. А удерживала только из-за того, что Соджуну было в сотню раз хуже. А потом вновь запах горящей плоти и напряженное до судороги тело.

— Соджун… Соджун… Только не умирай, ладно? — проговорила сквозь слезы Елень, но капитан не ответил. Лишь ресницы дрогнули.

Входное отверстие третьей стрелы было узким и круглым, в отличие от предыдущих, значит стрела была другая. Тяжелая, бронебойная. Ее наконечник сломал ребро, застряв в нем, и как Елень ни старалась, а извлечь ввернувшийся в кость конический наконечник не могла. Пришлось в рану лезть пальцами, накручивать нить, спуская ее ближе к острию. Нить была шелковая, а пальцы липкие от крови. Соджун дышал остро и прерывисто. Но дышал, и это было главным.

Сколько Елень провозилась с последней стрелой, сказать трудно. Но, в конце концов, стрелу удалось извлечь. А потом по настоянию Соджуна она посмотрела его одежду и проверила не осталось ли в ране нитей и кусочков ткани…