Ноги несли и несли тело. И Вадим удивился, узнав родной двор. Третий этаж. Но еще никогда до этого ему не казался таким долгим путь до двери квартиры. Он тяжело поднимался и был так погружен в себя, что не сразу услышал музыку. Услышал лишь, когда открыл дверь квартиры. Услышал, узнал и едва смог перешагнуть порог, и на ватных ногах пошел к музыке, которая царствовала сейчас в его доме.

Домашний кинотеатр, казалось, разрывал «Второй концерт для пианино с оркестром» Рахманинова. И это был не просто Рахманинов, а тот самый, который исполнял другой Вадим. Он гремел и словно дрожал в молекулах воздуха. У Романова даже закружилась голова. Он кое-как сделал еще несколько шагов и, наконец, увидел Инну.

Она сидела на полу, опираясь на ножку рояля спиной, а к груди прижимала журнал. Вадим не мог разглядеть его, но каким-то краем сознания понимал, что тот имеет отношение к нему и музыке. А пол вокруг Инны, как опавшая листва возле дерева, покрывали вырезки из газет и журналов. Стилист знал, что это за вырезки. Только после бабушкиной смерти он выбросил такие же. Выбросил, чтобы его больше ничего не связывало с прошлым. Оказывается, эта девочка так восхищалась им, что тоже собирала вырезки из газет и журналов о нем.

Взгляд блуждал по полу, по этим вынимающим душу пожелтевшим от времени газетным листкам. Вадим боялся, а потому старался не смотреть на Инну. Боялся, что не сможет справиться с тем, что увидит. Она молилась о таких руках, как у него, она готова была поклоняться ему. Он был словно Небожитель. Словно комета, словно нечто недосягаемое и недоступное.

Теперь же, когда ей известна вся-вся правда о нем, Вадим не знал, какова будет ее ответная реакция. И ему было страшно. Очень страшно! Он понимал, что не станет оправдываться из-за того, что оставил музыку. Не станет сетовать на жизнь, потому что это дело абсолютно бесполезное.

Хуже всего будет, если Инна его пожалеет. На жалость он реагировать не научился.

И тут жена заметила его. Она подтянула ноги и попыталась встать. С первой попытки ей это не удалось. В конце концов, Инна всё же встала, выпрямилась, держась рукой за рояль. Положила на его крышку журнал и пошла к Вадиму. Тот смотрел на ее ноги и не поднимал глаза выше. А она кое-как доковыляла до него, подошла вплотную и остановилась. И вот тогда он поднял глаза.

Инна плакала. Без крика и истерики. Без причитаний и завываний. Без упрека и скандала. Он продумал почти все варианты ее возможной реакции, но о таком даже не предполагал. Она дышала с надрывом, видимо, из-за пролитых слез. И плакала очень долго. Блузка на груди, шея и лицо были мокрыми. Вадим посмотрел на ее впавшие щеки и увидел, как по двум дорожкам бегут слезы, капая с подбородка на грудь.