Отойдя несколько шагов, капитан обернулся и сказал:
— Алеша, ты устал. Тебе надо отдохнуть.
Ни разу я таких слов не слышал за годы войны. И пожалуй, впервые подумал, что капитан прав.
* * *
Над догорающим костром извивалась едва заметная струйка дыма. В надвигавшейся темноте около него молчаливо сидели командиры взводов Сидорин и Романенко. Я присоединился к ним. Небо заволокло тучами, начинал моросить дождик. Затяжной и нудный. Наверное, он задавал тон нашему молчаливому настроению.
— Правда, что разрешены отпуска? — неожиданно спросил меня Романенко.
От командования я об этом не слышал и ничего сказать ему не мог. Сидорин днем раньше что-то говорил об отпусках. Даже мать в одном из последних писем писала: «Слух тут у нас прошел, что кто-то приезжал домой на побывку. Пишу, а самой не верится…» Мне тоже не верилось, что некоторым счастливчикам удалось получить краткосрочные отпуска.
На следующий день я пошел к комбату. Он не догадывался о моих отпускных намерениях. Сразу же забросал вопросами о новом пополнении, его обучении, о подготовке к предстоящему проигрыванию на местности «прорыва вражеской обороны» и о других неотложных делах.
После всего услышанного я стоял перед ним в нерешительности — он уже говорил об использовании передышки между боями для сколачивания подразделений и усиления партийно-политической работы в ротах.
Я слушал его и размышлял о написанном рапорте, который лежал в планшете. Комбат вдруг проговорил:
— Вижу, ты хочешь что-то сказать?
— Да нет, так просто… Не выспался, — соврал я.
— А-а…
Когда я вышел от комбата, то тут же разорвал рапорт на мелкие кусочки. Ветерок подхватил их из ладони, покружил и рассеял по лужам и траншее, ведущей от землянки к окопам.
«Нет, время для отпусков еще не пришло, товарищ Гаевой Алексей Иванович, — размышлял я, — война еще не кончилась».
Но то, что некоторых из дивизии отпустили на несколько дней домой, говорило о многом. Коренным образом изменилось положение дел на фронте. Кто мог из нас подумать, что настанет время и с передовой будут уезжать в отпуск? Да, это стало для нас возможным, и оно не могло не радовать фронтовиков.
Конечно, отпуск можно было просить и мне. Мысленно я окинул дорогу до села под Белгородом. Добраться до него на попутных машинах, товарняках, а где и пешком не так-то просто. На это потребовалось бы не несколько дней, а месяц и больше. Отправиться в такой путь — это все равно что предпринять экспедицию в труднодоступную местность. И какой бы это получился отпуск? Приехал, и сразу — уезжай. Одно расстройство для всех. До войны мать всегда плакала, провожая и встречая меня, когда я учился в городе. Сейчас я представил ее, стоящую у моего изголовья с заплаканными глазами, поглаживающую меня по голове, как она делала когда-то, давным-давно. Для матерей дети всегда остаются детьми… Нет, снова провожать меня на войну — этого она не вынесет. «Нет, нет, нет, — сказал я про себя. — До конца войны! Если только…» Но это уже само собой разумеется. Зачем загадывать.