В полку, кажется, все было готово к штурму последнего плацдарма, выпавшего на долю дивизии. Да и ничего нового в подготовке к нему и к назначенному на 8.30 утра прорыву вражеской оборонительной линии не было, но какое-то необычное волнение незаметно захватывало меня все больше. Ночью перед штурмом в последней фронтовой землянке мне не спалось, хотя передний край не вызывал никакой тревоги. Он притих, почти молчал, но в эту апрельскую ночь волновались и не спали многие. Все были охвачены одним и тем же ожиданием — приближался конец войны. Совсем рядом был Берлин. Уже шли день и ночь жестокие бои на Зееловских высотах. А у нас, южнее их, было тихо, и я даже подумывал, что немцы под покровом темноты, вероятно, оставят плацдарм и уйдут за Одер.

Ротный «архитектор» старшина Бочкарников в своем последнем строении тоже лежал тихо, но я чувствовал, что он не спит.

— Что притих, старшина? — спросил я его.

— Разное в голову приходит, — сразу отозвался он, словно ждал мой вопрос.

— А все же? — хотелось мне узнать.

— Думаю — сколько дней еще продлится война.

— Подсчитал?

— По-моему, осталось немного.

— Тогда спи.

— Не могу.

— Почему?

— Войне скоро конец, а завтра с утра все повторится сначала: погибнут люди, прольется кровь… Погибнут? — как бы не веря сам себе, спросил старшина. Он приподнялся и ждал ответа.

— Не будем об этом, спи…

— Обидно…

Он больше ничего не сказал, но еще долго ворочался с боку на бок и, наверное, размышлял над мучившим его вопросом, а может, вспоминал далекое сибирское село на берегу Шилки, тайгу, семью и мечтал побыстрее возвратиться в родные края. Погибать в последние дни войны на чужой земле никому не хотелось. Об этом мало кто говорил вслух и всерьез, но каждый думал и в то же время был готов к атаке, назначенной на утро вслед за огневым валом артиллерии. Я тоже не задумывался, что там последует в бою, и не загадывал ни тот ни другой исход, но раздумья старшины вдруг изменили ход моих мыслей.

«Обидно» — это сказанное им слово показалось мое слишком мягким и домашним. Разве вмещало оно все то, о чем он думал? Да и какое слово могло вместить мысли солдата в окопе перед самым концом войны, когда надежды остаться в живых до последнего дня, до последнего выстрела остается немного.

Больше лежать в землянке я не мог. Накинул шинель и пошел на огневые позиции роты.

Бодрствовали только часовые. Все другие лежали в окопах у минометов, на ящиках с минами, гранатами и патронами, приготовленными к бою. Изредка над нейтральным полем все так же вспыхивали ракеты, пущенные немцами из своих окопов, короткими очередями строчили в темноту вражеские автоматы, хлопали одиночные винтовочные выстрелы. Передовая, ставшая привычной за четыре года и до тошноты осточертевшая и ненавистная всем живым, все еще давала о себе знать. Война продолжалась.