Со мною шагал мужественный офицер — командир стрелковой роты, удивительно скромный человек. Ему было что сказать. Для этого достаточно побывать в одном таком уличном бою. Спроси его сейчас, он ни за что не станет рассказывать, объяснять, как только что одержал победу в смертельной схватке с жестоким врагом.
Командир роты замедлил шаг, когда увидел лежавшую на боку детскую коляску. Рядом с ней валялся большой узел, видимо, брошенный на улице владельцем. Он заботливо поставил коляску ближе к двери полуразрушенного дома, и мы пошли дальше.
— Твой батя воевал в империалистическую? — неожиданно спросил он меня.
— Воевал. В империалистическую и гражданскую…
— Мой тоже. В кавалерии…
— И мы с тобою воюем. Это хотел сказать?
— Уловил. Обе войны пришли отсюда, — указал он рукой под ноги. — Я не хочу, чтобы мой сын продолжил этот разговор здесь с твоим сыном.
— У меня нет сына, — поспешил я отвлечь его от мрачных размышлений.
— Будет! Моему Витьке шестой год, а он отца не знает. Когда станешь отцом, поймешь, что это такое.
— Я тебя понимаю. Немцам придется за все расплатиться!
— А статью Александрова читал? В Европу мы идем как освободители.
— Давай в Берлине об этом поговорим.
Он согласился. Остановившись, молча пожал мне руку. Перед нами была переправа через Одер. Вода показалась мне свинцовой.
37
37
37Уже на марше, южнее Берлина, командование неожиданно изменило направление движения нашего полка. Повернули на юго-восток, через Цоссен на Хальбе, где дивизия вступила в ожесточенную схватку с окруженной группировкой противника.
На улицах опустевшего Цоссена, утопавшего в весенней зелени, — ни души. Раннее майское утро, заставшее нас в этом небольшом немецком городке, показалось нам слишком тихим и непривычным.
— Может, и война уже кончилась? — спрашивал меня Тесля.
Но война еще не кончилась. Совсем рядом, среди лесов и озер, советские солдаты добивали обезумевших гитлеровцев, которые в последние дни войны с отчаянием обреченных все еще намеревались куда-то, зачем-то прорваться, когда все уже было ясно. Куда? И зачем?..