Приближалось время атаки.

Над нашими головами со свистом возвращались с задания штурмовики. Один из них приотстал и сильно дымил. Он все больше терял высоту, почти задевая за верхушки деревьев. Через несколько секунд в лесу у шоссе послышался сильный взрыв, и вслед за этим высоко в небо поднялись черные клубы дыма. Командир роты снял каску и на мгновенье застыл, повернувшись лицом к лесу, где горел самолет.

— Ну держитесь, арийцы!.. — Он угрожающе поднял вверх автомат и потряс им над головой. — Конец пришел! — протянул мне руку, а сам гневно и грозно скомандовал: — Рота!..

К этому слову командир больше ничего не добавил, но бойцы, которых он не раз водил в атаку, понимали его с полуслова. Они устремились за ним к немецким траншеям. И противник, как только увидел цепь атакующих, усилил огонь. Но остановить роту и весь наш батальон никакая сила уже не могла. Совсем немного оставалось до первых городских кварталов. Завязались последние для нашего полка уличные бои. Они оказались нелегкими, но во второй половине дня полки дивизии овладели Дамм Форштадтом, восточной частью Франкфурта-на-Одере.

Перед тем как переправиться через Одер, сосредоточивали подразделения полка, свозили в одно место убитых. Среди них я увидел заряжающего Костю, который ночью говорил, что смешно погибать в последние дни войны. На его лице застыла лукавая улыбка, выражавшая презрение к смерти. Парторг минометной роты наклонился над ним и достал из кармана его гимнастерки партийный билет в самодельной обложке.

— Погиб… А какой был боец! — проронил старшина.

Стоя с обнаженной головой около убитого, мне хотелось сказать всем о его жизнелюбии, о том, что ему бы еще жить и жить, а он, коммунист, отдал свою жизнь за освобождение от коричневой чумы совсем чужого города.

— В вечном неоплатном долгу все живые на земле перед ним, рядовым бойцом Красной Армии!

Это единственное, что я смог сказать твердым голосом.

— Пойдем, — взял меня под руку командир стрелковой роты. — Посмотрим переправу.

Я чувствовал, как он меня крепко держит, и от этого и оттого, что и в атаку шли мы с ним бок о бок, на душе становилось легче. После боя приходит какое-то непередаваемое чувство, когда хочется, чтобы рядом был близкий, понимающий друг, который ни о чем спрашивать не будет. В сердце каждого, кто только что шел под пули и не думал о том, чтобы выжить, остаются на какое-то время, а может, и на всю жизнь следы утихшего боя, которые никакими словами по передать. Оба мы находились в этом состоянии, но не перебирали в памяти пережитое, пройденное, в том числе и следы этого еще не остывшего боя. Вряд ли может понять это состояние тот, кто не прошел сквозь огонь, кто бой наблюдал со стороны.