С. С. Да, но мне кажется, что пример Рахманинова как раз нетипичен. Потому что, слушая сегодня записи Рахманинова, его концертов, его прелюдий, понимаешь: да, это вот на века. Слушая других выдающихся мастеров, осознаешь, что устарела сама интерпретация, устарел их взгляд на эту музыку.

Н. Л. Думаю, неверно говорить: устарел – не устарел. Есть масса записей замечательных пианистов, которые остались на века. Однако в игре Рахманинова отчетливо слышна, на мой взгляд, неимоверная интерпретаторская воля: осознаешь, что это играет не просто выдающийся пианист-виртуоз, но и великий композитор.

С. С. Слышен такой внутренний дирижер…

Н. Л. Да. Больше, чем дирижер. Тот дирижер, который знает, когда нужно дирижировать, а когда не нужно дирижировать. Дирижер всегда машет руками. А великий композитор знает, в какой момент необходимо давать приказы, а в какой – музыка должна сама улететь или уплыть.

С. С. А вот, кстати, ты заикнулся про рояли. Сейчас что, рояли стали сложнее… скажу такое немузыкальное слово – в дрессуре? Старые рояли были более податливы?

Н. Л. Чуть-чуть легче была механика. Это связано с тем, что залы не были такого гигантского объема, как сейчас. Соответственно, не нужно было выдавать звук…

С. С. Большой зал консерватории уже существовал.

Н. Л. Большой зал был, но сольные фортепианные концерты, я думаю, играли чаще в не таких огромных аудиториях. А вот в ХХ веке значительная часть фортепианных вечеров проходит в гигантских залах. Мне кажется, что рояли стали громче, но чуть тяжелее. Казалось бы, мелочь, и все же большинство профессионалов согласится, что можно сделать другой рояль: недаром Горовиц в последние годы играл на рояле, который был специально для него создан. Он был легче по механике. Но я не думаю, что это так уж принципиально. Рахманинов, с его пианизмом, конечно, с тем же успехом играл бы на самом тяжелом рояле.

С. С. Когда ты в предыдущий раз был гостем программы “Нескучная классика”, здесь сидел также Сергей Леонидович Доренский. Мы составили некое условное генеалогическое древо и поняли, что ты являешься как бы музыкальным внуком Григория Гинзбурга, поскольку твой учитель Сергей Доренский – его ученик.

Но в каждой нормальной семье обычно бывает два деда. Получается, что другой твой музыкальный дед – Александр Гольденвейзер, поскольку он был педагогом Татьяны Николаевой.

Н. Л. Но также педагогом Гинзбурга. Так что он и дед, и прадед.

С. С. Так вот, я хотела бы спросить: Николаева рассказывала тебе о Гольденвейзере?

Н. Л. Конечно, конечно. Она его очень любила. Он был единственный ее учитель. Многие пианисты занимались у нескольких педагогов, а Николаева – исключительно у Александра Борисовича. Довольно редко бывает, что у пианиста с детских лет один учитель.