Татьяна Петровна часто рассказывала о том, какой он был человек: принципиальный, серьезный. Разумеется, не такого масштаба пианист, как Рахманинов, да это и невозможно. Но это был вдумчивый, глубокий музыкант. Думаю, до сего дня немалое число исполнителей играет и сонаты Бетховена, и многие другие произведения по его редакциям.

С. С. Таково влияние Гольденвейзера на развитие русского пианизма, в частности.

Н. Л. По-моему, главное влияние – в его учениках. Все они – Татьяна Николаева, Григорий Гинзбург, Дмитрий Башкиров, Роза Тамаркина, которая вначале училась у него, – совершенно разные музыканты. Гольденвейзер внушил своим ученикам мысль, что пианизм – это не развлечение, а серьезнейшее высокое искусство, невозможное без углубленного изучения и настоящего труда. И без посвящения этому всей своей жизни. И посмотрите на его учеников. Татьяна Петровна Николаева была универсальным исполнителем. Репертуар ее был сравним, если брать ее современников, разве что с репертуаром Рихтера. Она играла и всего Баха, и все сонаты Бетховена, и очень много Шопена, и Шумана, и того же Рахманинова. И много современной музыки играла впервые: сонату Дютийё, например, в Советском Союзе первой играла она. Или, скажем, Башкиров: он был музыкант более романтического направления. Гинзбург же был феноменальный, причем очень тонкий виртуоз. Однако при всех различиях все они воспринимали свое дело как серьезное служение.

Гольденвейзер, Нейгауз и Игумнов стояли у истоков того, что сейчас принято называть “советской фортепианной школой”. Нейгауз в музыке, скорее, экстраверт, а Гольденвейзера, наверное, можно назвать интровертом. Игумнов, выдающийся интерпретатор музыки Чайковского, тоже был довольно близок с Рахманиновым, он первый исполнитель рахманиновской Первой сонаты. Вот эти три имени, так скажем, лежат в основе советской фортепианной школы. И сами играли, и в еще большей степени остались для нас педагогами великих пианистов.

С. С. Но Рахманинов школу не создал, он создал репертуар. Его вклад – это море, океан музыки!

Н. Л. Горизонт Рахманинова – это особая статья. Такого ни у кого не было.

С. С. Что ты имеешь в виду?

Н. Л. Многие люди с годами несколько зацикливаются на своих привычках или, красивее сказать, принципах или методах. Вот это мы и называем “школой”. У Гольденвейзера была своя школа, у Нейгауза – своя, совершенно другого плана. У Рахманинова школы не могло быть, потому что он жил в неиссякаемом потоке живой музыки, которую сам и сочинял, и исполнял. Его не интересовали принципы или методы, а лишь то, будет ли музыка жить или не будет. То есть вот он играет концерт. Он невероятно критичен к себе. Этот концерт удался, получилось наэлектризовать зал. Значит, это живая музыка! То же, только в еще большей степени, относится и к сочинению музыки. Можно написать сколько угодно учебников, можно создать сто симфоний по определенной канве, но ни одна из них не станет тем, чем, скажем, стала Вторая симфония Рахманинова. Почему? Мы не знаем. Это тайна.