Они несколько раз пнули меня по спине и ногам. Один удар пришелся как раз в правое бедро, туда, где была травма. Дикая боль пронзила ногу, и я обмочился. Один из дружинников увидел это и рассмеялся.

Я не помню точно, что произошло дальше. Но один лежал на спине с разбитой губой, а второго я держал за рубаху и бил в лицо локтем, удар, которому меня обучил Крестьянин. Боль от потери Бьёрна еще не утихла, а вида Сигрид в лесу оказалось более чем достаточно, чтобы во мне проснулась ярость.

И вот уже все рассказывали, как Торстейн Корабел побил двух вендских дружинников. Сам я ничего не говорил о стычке, но вернулся с кровью на локтях. Эйстейн, не получив от меня ответа, догадался, что я, должно быть, искал рабыню, которая повстречалась нам в лесу. Аслака вызвали к Бурицлаву в тот же вечер, нашему однорукому седобородому йомсвикингу пришлось стоять с серьезным лицом, приносить извинения и заверять, что виновный будет наказан, но никакого наказания я так и не дождался. Аслак лишь прошелся по длинным домам, выпивая пиво и потирая свою культю, рассказал, что избили вендов, но это больше не должно повториться. Если бы кто-то пришел от Бурицлава, чтобы узнать, кто побил дружинников, мы бы сказали, что не знаем, кто это мог быть, но в качестве наказания нас лишили пива. Он поднял свою кружку и попросил нас пообещать, что мы будем сохранять мир, и мы выпили за это.

Хотя я и не был наказан, мой характер усложнил всю ситуацию. Больше я не мог в одиночку появляться в крепости, это было небезопасно. Венды и раньше не очень нравились йомсвикингам, но теперь я испытывал к ним ненависть. Я начал носить с собой датский топор, что заставляло «остробородых», как мы их прозвали, держаться от нас на расстоянии. Эйстейн Пердун по приказу Аслака теперь сопровождал меня, потому что он прекрасно знал, что это было моих рук дело. Я по-прежнему должен был подковывать лошадей, но теперь это стало и заданием Эйстейна тоже.

Не было и речи о том, чтобы пойти в дом рабов, чтобы увидеть Сигрид, им запрещали пускать нас внутрь. Но уже через день после стычки я стоял под стрехой конюшни в надежде увидеть ее. Помню, как я перекатывал змейкой солнечный камень, полученный от Бьёрна, между пальцев, так же как некоторые парни перекатывали игральные кости или монеты. У Эйстейна крутило живот, и он считал, что в этом была моя вина, потому что если у него болела душа, тут же прихватывало и живот. Он жевал сушеный дягиль, и в тот день из него, не переставая, выходили газы. Каждый раз, когда он наклонялся, чтобы взяться за копыто, из его штанов вылетал характерный звук. В тот день и весь следующий день Эйстейн тихо причитал себе в бороду: