В то же время я начал объезжать Вингура. Оказалось, мой конь обладал уникальной способностью, он понимал, что я хочу от него и куда мы направляемся. Больше никогда я не ездил на такой умной лошади, как он. Я до сих пор помню наши прогулки по вендскому лесу, его мягкую поступь под седлом, то, как он поворачивался ко мне каждый раз, когда я спрыгивал, чтобы дать ему отдохнуть. Я часто думал о том, что, должно быть, сам Один направил меня на конюшню к Хальвдану Палате в тот раз, что это он позволил мне спасти Вингура от жертвенного ножа. Когда я был верхом на Вингуре, никто не видел, что я хромал. Я был хорошим наездником и вскоре прославился этим. Я проводил больше времени в седле, чем на ногах или в общем доме. Сидя верхом, я чувствовал себя свободным, поэтому старался не сидеть возле очага, жалуясь на то, что мы стали дружинниками вендского конунга. Я очень скучал по морю, но это было терпимо, и могло случиться так, что я остался бы воином у вендского конунга на всю жизнь, если бы не одна вещь, которая мучила меня. Сигрид была рабыней и принадлежала другому мужчине…

После той ночи в Мюггборге, когда я стоял под навесом, прижав ее к себе, я долго думал, как снова ее увидеть, чтобы не вызвать подозрения. На всех фортах Бурицлава были стены, с которых караульные могли следить за домами для рабов, находящимися внутри, и за людьми, находящимися снаружи. Я обнаружил, что, поскольку бо́льшую часть времени я проводил в седле, кому-то нужно было присматривать за Фенриром. Я спросил разрешения у Аслака на день оставлять Фенрира у одной рабыни, рассказав ему, что мой пес очень привязался к одной из них, на что он буркнул, что пусть тогда моя собачонка и будет у нее, чтобы никого не беспокоить.

Следующая зима в земле вендов была суровой и унесла жизни четверых йомсвикингов. Они умерли от лихорадки, их тела сожгли, а имена высекли на каменной плите ростом с человека. Бурицлав уехал со своими охотниками на конных санях, как он делал обычно, но в один из дней, уже ближе к весне, в день, когда снег уже был рыхлым и текли ручьи, сани конунга перевернулись, опрокинувшись на Бурицлава и переломав ему кости. С того момента мы редко видели его на улице, и поползли слухи, что скоро он назовет своего преемника. Вагн приказал нам держать мечи и топоры наготове, потому что, в случае если сыновья начнут делить власть, мирные земли вендов перестанут быть таковыми. Нам было запрещено говорить о том, что произошло с Бурицлавом. Было лучше для всех, чтобы никто не знал об этом.

Но ни Вагн, ни кто-нибудь из нас не верили, что несчастье, приключившееся с Бурицлавом, долго будет тайной для всех. Мы еще не знали, а между тем эта весть уже дошла до Одера, откуда торговцы разнесли ее дальше – ко двору Свейна Вилобородого, оттуда через Скаггерак на торжища в Вике, по всему западному побережью Норвегии. Еще до того, как начал таять снег в вендских лесах, Олав, сын Трюггви, уже слушал рассказ торговца янтаря о том, что Бурицлав был очень слаб и болен, что его ребра были переломаны и что он надеялся дожить хотя бы до следующей зимы. Прошло совсем немного времени, и эти слухи уже можно было услышать на пристанях ниже по Одеру, и поговаривали, что Олав подумывает над тем, чтобы отправиться этим путем на свое правление. Другие говорили, что он был у Этельреда сейчас и что конунг хотел, чтобы Олав опустошил земли вендов, вывезя золото, серебро и женщин. Третьи поговаривали, что сундуки Олава были пусты и он уже не мог позволить себе содержать дружину и не мог платить херсирам за их приверженность власти конунга. Что бы ни было на самом деле, но эти слухи заставили сыновей Бурицлава объезжать хутора и нанимать людей, не обошлось и без насилия.