На мгновение я позволяю себе предаться фантазиям, какой могла бы быть моя жизнь. Вот мама, сестренка и я свернулись под одеялом на диване; воскресенье, идет дождь; мама обнимает нас, и мы вместе смотрим какую-нибудь девчачью киношку. Мама кричит, чтобы я подняла с пола свой свитер, потому что гостиная – это не корзина для грязного белья. Мама укладывает мне волосы перед первым школьным балом, а сестра изображает, что красится перед зеркалом в ванной. Мама с энтузиазмом фотографирует, как я прикалываю к платью бутоньерку, а я делаю вид, что сержусь, хотя на самом деле меня радует, что для нее этот момент так важен. Мама гладит меня по спине, когда через месяц мы расстаемся с тем парнем, с которым я ходила на бал, и говорит, что он идиот, если не сумел оценить такую замечательную девушку, как я.

Дверь открывается, и в комнату входит бабушка. Она садится на кровать.

– Сперва я решила, что ты сделала это по недомыслию: просто не представляла, как сильно я буду переживать, когда ты не пришла домой в первую ночь и даже не соизволила мне позвонить. – (Я смотрю на свои колени, лицо горит.) – Но потом поняла, что ошибалась. Уж кто-кто, а ты на собственной шкуре испытала, каково это, когда кто-то вдруг пропадает.

– Я ездила в Теннесси.

– В Теннесси? – переспрашивает она. – Но зачем? И как ты туда добралась?

– На автобусе, – поясняю я. – Я была в заповеднике, куда отправили всех наших слонов.

Бабушка хватается за голову:

– Ты отправилась в такую даль, чтобы побывать в зоопарке?

– Это не зоопарк, а совсем даже наоборот, – уточняю я. – Я поехала туда, потому что надеялась найти одного человека, который знал маму. Я думала, Гидеон расскажет мне, что с ней случилось.

– Гидеон, – повторяет бабушка.

– Они работали вместе, – продолжаю я, но благоразумно умалчиваю о том, что у них был роман.

– И?.. – спрашивает она. – Ты выяснила что-нибудь?

Я качаю головой, медленно стягивая с шеи шарф. Он такой легкий, ну просто невесомый: это облако, дыхание, воспоминание.

– Бабушка, – шепотом говорю я, – похоже, мама умерла.

До сих пор я не понимала, что у слов острые края, что они могут порезать язык. Скорее всего, мне сейчас не удалось бы произнести больше ничего, даже если бы я попыталась.

Бабушка берет шарф, наматывает его себе на руку, как бинт, и произносит:

– Да, я тоже так думаю. – После чего разрывает шарф пополам.

– Что ты делаешь?! – кричу я в отчаянии.

Бабушка сгребает с моего стола стопку маминых дневников:

– Это для твоего же блага, Дженна.