В поисках Фрэнни мы светим фонариками, но их лучи слабые. Пытаемся выкрикивать ободряющие слова, но наши голоса тонут в бушующем ветре. Стараемся заметить ее в океане, но слишком темно, а корабль уже ушел далеко.

И снова я бессильна.

Кричу так яростно, что у меня пропадает голос.

Мы – заложники на дьявольском корабле. А теперь потеряна еще одна душа. Невинная. Кто-то может сказать, что Фрэнни покончила с собой, но я считаю, что жизнь у нее украли. Этот корабль, люди, установившие камеры, безликие руководители, которые наживаются на нас, – они убили Франсин, и я клянусь своей жизнью, что когда-нибудь заставлю их заплатить.

Мы трое выглядим как выжившие после стихийного бедствия, в котором хотели бы погибнуть.

Случившееся не обсуждаем, потому что о чем тут говорить?

На горизонте вспыхивает молния. Она раздваивается перед тем, как коснуться воды.

Тишина. Отсутствие каких-либо звуков. Затем грохот грома.

Переходим на нос корабля, но в такую погоду не можем развести огонь, поэтому Мишель, Смит и я удаляемся в двухуровневую каюту и там, в тишине, без разговоров и планирования, сооружаем что-то вроде крепости из одеял и пуховых перин. Без внешнего источника тепла, с металлическими конструкциями корабля, холодными как лед на ощупь, с остаточным теплом, которое давным-давно ушло в этот непримиримый океан, мы полагаемся на то тепло, которое у нас еще осталось. Слои одеял сохранят часть нашего зловонного жара. И если мы задохнемся во сне, что ж, возможно, это будет мирным избавлением. Прижимаемся друг к другу, как тогда, в машинном отделении, только уже без Франсин.

Смит кашляет. Звук такой, словно у него пневмония. Сколько еще существует способов покончить с нами на этом корабле?

Мы забрали четыре бутылки воды из каюты экипажа, воспользовавшись карточкой-ключом, которую я подобрала на верхней ступеньке трапа. Четыре бутылки воды и шестнадцать упаковок лапши быстрого приготовления. Рацион для четырех человек, а не трех.

Что творилось у нее в голове, когда она подходила к ограждению? Когда перелезала через него? Какую боль она испытывала? Ее терзала совесть из-за назначения меня на задание или она просто устала от непрекращающихся испытаний последних дней? Папа не выглядел особенно грустным за день до своей последней прогулки. Он казался умиротворенным, если уж на то пошло. Мы с мамой часами обсуждали, что должны были заметить признаки и успеть переубедить его.

Честно говоря, я не думаю, что были какие-то признаки.

Мишель спит, обхватив себя руками, а я не могу перестать видеть свою юную подругу каждый раз, когда закрываю глаза. Зернистый снимок Франсин, потерявшейся в море. Ее уносит все дальше и дальше. Вокруг тьма. Крошечная букашка в необъятном водоеме. Подобрали ли ее или она еще где-то там, ждет? Замерзла ли до такой степени, что сердце замедлилось, а затем остановилось, и она болтается на волнах в спасательном жилете или тонет с открытыми глазами, глядя на корпус корабля?