В нашем теле есть клетки-самоубийцы, они уже при рождении запрограммированы на смерть, и мне это до боли показалось необычным.
Например, что происходит с нашими конечностями. В человеческом эмбрионе уже намечены руки и ноги в виде кожистых перепонок, как у всех водоплавающих птиц, у альбатросов или ныряющих буревестников: для того, чтобы у нас оформились пальцы, эти перепонки должны отмереть, точнее, закончить самоубийством. Это процесс апоптоза: в организме взрослого человека ежедневно умирает около семидесяти миллиардов клеток: за год масса сменившихся клеток равна массе тела. Мертвые и живые уравновешивают друг друга, ибо миром управляет закон равновесия. Клеточное самоубийство необходимо, ибо за счет него создается сбалансированная конструкция. Это применимо и к людям, и, может быть, в этом и заключалась внезапная смерть людей, непонятная и необъяснимая: в программировании выживания рода.
Это была своеобразная жеребьевка, жаль, что не распределение по заслугам, например, всем девятистам шестидесяти пяти клеткам почвенной нематоды
Но апоптоз подразумевал, что если клетка хочет жить, она должна избежать самоубийства.
Офелия не смогла, не избежала. Я смотрел на ее фотографию, думал о совершенстве ее тела, о слаженности организма, о ее прекрасных глазах и не мог поверить, что за всем этим очарованием прятались сотни тысяч клеток-самоубийц, что красота ее обязана запрограммированному лишению части ее жизни, что в тот вечер, когда я тайком ее целовал, какая-нибудь невидимая человеческому глазу клетка уже начинала отмирать: приобретала шарообразную форму, теряла контакт с соседними клетками, хроматин и ядерная ламина приходили в негодность, ядро разрушалось, и она на последнем дыхании устремлялась к последней стадии – поглощению некрофагами-фагоцитами. В тот миг то же самое происходило и во мне, и в любом другом живом организме.
Прошел почти месяц с того дня, как я выяснил, кто приносит цветки репейника, и по утрам, когда я шел на кладбище и на пустынных улицах, среди спящих домов раздавалось цоканье моей хромой ноги, я думал, что, может, и я запрограммирован стать ползучим пыреем, который в любую минуту может быть сорван и принесен на кладбище, если для апоптоза не имеют значения размеры – клетка ли это, человек или вся Вселенная.
Небо было облачным и хмурым, ногу ломило. Когда мы с Каштанкой, бежавшей рядом, вошли в ворота, пошел первый, легкий дождь, на который можно было не обращать внимания. С моря доносились глухие раскаты грома, потом поднялся ураганный ветер, дувший по всем направлениям: небо потемнело, а с комбината понеслись тучи бумаги, залетавшие во все уголки.