Подписанты представляли собой впечатляющий срез шведской художественной элиты того времени1033. Здесь были представлены авторитетнейшие имена: писатели Август Стриндберг, Сельма Лагерлёф, Вернер фон Хейденстам, Яльмар Сёдерберг и Эллен Кей, художники Андерс Цорн, Карл Ларссон, Бруно Лильефорс и Альберт Энгстрём, а также композиторы Вильгельм Стенхаммар и Вильгельм Петерсон-Бергер1034. Они хотели скорее не выразить протест против решения Академии, а извиниться за оплошность академических соотечественников.
Как автор «Войны и мира» и «Анны Карениной», Толстой напрямую в письме не упоминался, его лишь наделяли эпитетами «великий» и «вдумчивый», но, во всяком случае, Левертин в литературных достоинствах Толстого не сомневался. В газете
Письмо сорока двух к Толстому получило резко неодобрительную реакцию. Критика и обесценивание работы Академии воспринимались как очернение Швеции в глазах иностранцев и вопиющее доказательство «недостаточной любви к родине». А кроме того: Толстого нельзя было выбрать, поскольку он отсутствовал в списке кандидатов1036. Будучи профессором литературы, Левертин имел право предложить кандидатуру, но не сделал этого. Возможно, здесь уместна некоторая самокритика!1037 Левертин, однако, возразил: он полагал, что восемнадцать членов Академии, которые сами имели право номинировать, не нуждались в напоминании о существовании Толстого, «самого сильного из современных прозаиков»1038. И если бы ключевым понятием при выборе лауреата был «идеализм», то выбор со всей очевидностью падал бы на русского писателя: «Кто мог быть более последовательным в своих идеалах, чем человек, вернувшийся к истокам христианской веры и всерьез намеревавшийся добиться их бескомпромиссного распространения после столетий компромиссов?»1039 Но главное обвинение Левертина заключалось в том, что восемнадцать членов Академии проявили недостаточное мужество. Неясно, имел ли он в виду литературное или политическое мужество, но, по слухам, шведская Академия не отметила наградой оппозиционный голос во избежание столкновения с Российской империей, добрым соседом1040.
Друг Толстого Юнас Стадлинг тоже быстро отреагировал на малодушное решение шведской Академии. В его глазах – равно как и в глазах сотен тысяч шведов – Толстой стоял бесконечно высоко и далеко от всех тех, кто спорил о премиальных деньгах и наградах, но представить, что «чиновники» Академии могут присудить ему Нобелевскую премию, так же невозможно, как допустить, что фарисеи и книжники наградили бы Иисуса за его учение. Так выразился Стадлинг в утешительном письме к Толстому1041.