Просыпаюсь с рассветом, обвожу глазами свою комнату. Сворачиваюсь калачиком в своей постели. Меня как ударило. Уезжаю из Эндоры — а ехать-то некуда.

46

46

За завтраком только и разговоров: «Лэнс то», «Лэнс это». Арни пытается намазать хлеб маслом с помощью пальца, а не ножа: по его словам, «все столовые приборы грязные». Кто бы говорил: малец с черными, как уголь, руками. Стою на крыльце, вглядываясь в небо. Надвигаются тучи, пахнет дождем.

Ко мне присоединяется Эми; говорю:

— Ты посмотри, какие тучи.

— Видел бы ты Лэнса…

— Вероятно, — перебиваю я, — имеет смысл выставить Арни на улицу: пусть его хотя бы дождем окатит.

— Вероятно, — соглашается она, когда я уже сажусь в пикап. — Тебе бы понравился большой экран.

Тут Эми умолкает. Мой скучающий вид и небрежная поза говорят сами за себя. Только она открывает рот, как я поворачиваю ключ зажигания и включаю заднюю передачу. Сдаю назад; сестра провожает меня взглядом — только сейчас, как я вижу, до нее что-то доходит.

Уезжаю.

Захожу в «Хэппи-ЭНДору» за утренним сикс-пэком пива. Но когда Донна, еще не поздоровавшись, спрашивает, видел ли я его и не чудо ли, как он хорош, мне остается только развернуться на каблуках и уйти без единого слова.

В магазине торговля идет бойко, и сам мистер Лэмсон, судя по всему, в прекрасном расположении духа; тем временем собирается дождь. Набегают мрачные тучи, но все разговоры по-прежнему только про Лэнса.

Около полудня мимо магазина проезжает большой оранжево-синий грузовик. Отвлекаясь от работы, смотрю, как уезжает имущество Карверов. За ним следует карверовский автофургон, под завязку набитый кое-как упакованными коробками. Я с трудом удержался, чтобы не припустить бегом за ее машиной.

Мистер Лэмсон вовсю улыбается и по обыкновению хлопочет вокруг покупателей, словно это самые важные личности на свете. Он машет мне рукой:

— Сейчас моло́чку привезут. Будь добр, подготовь место для молока, ладно?

Направляюсь к синим ящикам. Сначала подталкиваю обезжиренное к имеющемуся обезжиренному и отодвигаю цельное от нежирного. Молоко всегда навевает мне мысли о матери; возможно, такая ассоциация очевидна, но, когда я представляю, как мои губы тянутся к ее соску и она кормит меня грудью, мне становится тошно.

Фотография Лэнса — та, что висит под часами с символикой «Чудо-хлеба», — смотрит на меня сверху вниз. Подумываю ее украсть, перевязать ленточкой и выбросить в мусор. Прежде я не видел, чтобы мать так сильно кем-то гордилась и восхищалась, как нынче Лэнсом.