Описав толлевы документы, Колчак стал сочинять сообщение о своей спасательной экспедиции. Что он там написал, мы не узнаем никогда, не узнаем потому, что не захотел сам автор. Он умолчал о своём оставленном сообщении и в отчёте, и в докладах. Но, главное: в 1912 году, прощаясь с полярниками, Колчак уверил их, что ничего, кроме доски с именами погибших и искавших, он на острове не оставил, что в гурии «ничего, кроме надписи на доске, нет»[173].

Это было бы попранием правил, традиций, да и здравого смысла (он унёс всё, что нашёл о Толле, и мог с этим погибнуть), но ему как бы поверили. По всей видимости, находясь на берегу у западных толлевых ящиков, лейтенант Алексей Жохов не хотел лезть через два ледника к месту лагеря спасателей (а тот ледовый путь, где Колчак тонул, просто растаял), да и зачем? Записки вернувшихся (в отличие от погибших) особого интереса в те годы не представляли. Словом, никто не искал того гурия.

На него наткнулась экспедиция 1956 года. Извлекли из-под глыб проржавевший 12-литровый[174]жестяной куб и с грустью вытряхнули из него мелкие чешуйки — следы истлевших документов. Такой срок они могли бы выдержать лишь в запечатанной бутылке, а их положили в жесть. Да и спутники Колчака перестарались: опасаясь любопытства медведей, упрятали банку в самый низ гурия, так что тяжесть смяла её, а дно часто оказывалось в воде. Доска же с именами долго стояла никем не прочитанная, затем и она упала с верхушки гурия и тоже почти истлела. Однако имена ещё читались.

Вторая записка (записка Зееберга — Тояяя)

Что Колчак пожелал скрыть? Несомненно, что причина солгать была для него, известного своей честностью, весьма основательной и, вернее всего, практической, а не сентиментальной. Мы вернёмся к этому в конце главы 3.

* * *

А вот причина торопиться вполне очевидна — попутный северный ветер. Это большая удача (по пути туда тоже дул попутный, южный), каковой грех не воспользоваться. Да к тому же вскоре ветер нагонит льды, и Колчак хорошо помнил, что Де-Лонг барахтался здесь во льдах 24 дня, тщетно стремясь к Новой Сибири. А если шторм? Тогда льдов придётся страстно желать, ибо они гасят волну. Штормовать в лодке — не приведи Господь, а лодкой наших героев был к тому же вельбот, т. е. шлюпка длинная и узкая, как сигара.

Только вельботом могли полярники надеяться одолеть сто миль на веслах, отчего и выбрали среди шлюпок «Зари» именно его, зато в шторм… Не дай Боже. Особенно — южней Беннета, где океанская волна, набегая на мелководье, норовит встать гребнем. На нём тяжко груженый длинный вельбот того и гляди переломится или, скатившись с него, нырнёт носом. Навсегда.