А вот охотники там явно не жили — нет ни одной их вещи, кроме роговой пилы[206] (ею пилят снег и блоками обкладывают дом для утепления). В самом деле, ураса (якутская палатка) удобнее: там теплее и не так сыро. Где же они поселились?

Жизнь врозь

Жизнь врозь

Там, где пристал вельбот Колчака, странные оказались находки: алюминиевая крышка от котелка, медвежья шкура, камнями заваленная, и бронзовые наконечники, обрубленные с палаточных кольев. Что за прихоть: бросать полезные вещи, с таким трудом добытые и притащенные? Но всё станет понятно, если принять, что был то не летний лагерь учёных, а зимний — охотников. Донельзя нагрузив нарту едой, мамонтовой костью, шкурами и дровами, они избавились ото всех излишеств. Например, от наконечников: дело в том, что якутская ураса, в отличие от европейской палатки, к земле не крепится, так как ветер не срывает её, а лишь прижимает к земле (Бруснев. Отчёт, с. 172).

Может быть (как хотелось бы!), ураса назначалась всем четверым? Нет, тогда палатка учёных (та, с которой в сентябре обходили остров) осталась бы на острове, как осталась бы и вторая нарта. Словом, уходя вместе, идти, вероятно, собирались врозь.

Уходившие нуждались в знаке — на случай вынужденного возвращения. Летом сложили бы, как обычно, большой издали заметный гурий, но теперь он вышел маленький: выламывать камни изо льда, да ещё из-под снега и в темноте — тяжело. Чтобы он не утоп в снегу сразу, его устроили на невыделанной (жесткой, как фанера) медвежьей шкуре. Вероятно, где-то рядом среди скал был мясной склад, но обыскать местность спасатели не догадались (им, как ни странно, в головы не пришло, что знак обязан что-то значить); теперь всё давно истлело. Ну а крышку, средь полярного дня столь заметную, ничего не стоило потерять в темноте, грузя нарту между сугробов.

Итак, две пары жили врозь. Охотники чинили нарты и байдары, шили из оленьих и медвежьих шкур одежду и обувь для ухода домой, а учёные обследовали остров.

Интересно, как вёл себя Зееберг? в попытках понять происшедшее, сперва я рассматривал двоих учёных как единую пару, идейное целое, пока не заметил, что на третьей записке нет подписи Толля. Это значит, что записку не только написал и доставил к мысу Эмма, но и составил астроном один. И нёс 23 версты на лыжах среди скал, и столько же обратно, а он ещё весной волочил левую ногу. Да почти сплошь в темноте, на шквальном ветру и морозе за тридцать. С палаткой и прочим это невозможно. Явная несообразность. Но нет смысла рассматривать несообразности порознь, их надо собирать вместе, чтобы они друг друга проясняли. Так же несообразны обещанные им документы, коих не было. Ещё что? Ещё у домика осталась доска с надписью SEEBERG[207]. Как на мавзолее. Это так немыслимо для полярников, что Михаил Белов (известный читателю из очерков) даже написал, что на доске были вырезаны «имена участников похода».