Колчак, парадный портрет
Пока в тупике, загаженном годовой стоянкой жилых вагонов, грузились вагоны колчаковских ведомств, на чистой санитарной ветке по ночам в белые вагоны с красными крестами солдаты грузили ящики с золотом. Маскировка не помогла: золото в Чите захватил атаман Семёнов. Золота было много, 43 миллиона рублей, но главная беда была в том, что этим Семёнов возобновил открытую войну с Колчаком, вроде затихшую в предыдущие полгода. Основной золотой запас пришлось везти иначе.
И вот «золотой эшелон» готов к отправке: 29 четырёхосных вагонов, почти полмиллиарда рублей, масса охраны с пулеметами, и, словно спаявшиеся с золотом, старики-финансисты (царского ещё Госконтроля). Эшелон стоит уже двое суток после отбытия (10 ноября) поезда с правительством. Эти два дня, пока «раб долга» (слова Будберга — см. Прилож. 5) не решался оставить ни армию, ни золотой запас империи, оказались роковыми: правительство прибыло в Иркутск через неделю беспрепятственно, а золото и следовавший за ним в одном перегоне Колчак — через 65 дней под конвоем повстанцев.
Прилож. 5)* * *
А пока поезд беспрепятственно вышел из Омска, шёл уже третьи сутки, и челядь готовилась поздравлять Верховного с сорокапятилетием. Но едва он встал, вышел из купэ и прошёл в салон, офицер-шифровальщик принес из штабного вагона телеграмму: вечером красные вошли в Омск.
Колчак был в отчаянии и ярости, хотел даже отдать главкома под суд, хотя сам был виноват, назначив его[230] и допустив ему помощником того же Ринова. Вообще, в поезде адмирал продолжал смещать сановников, издавать грозные указы, топать ногами и даже бить посуду. Словом, как выражался Будберг, —
Замечательно, что сам адмирал полагал поначалу, будто всё ещё движется вместе с армией и командует. Так, через 10 дней пути он сообщал в Иркутск из Ново-Николаевска (ныне Новосибирск):
«Я совершенно связан сейчас театром военных действий, и пока армия не примет вполне устойчивого положения, я не могу её оставить» [231].
«Я совершенно связан сейчас театром военных действий, и пока армия не примет вполне устойчивого положения, я не могу её оставить» [231].
Движение поездов было возможно постольку, поскольку соглашались везти чехи, державшие на дороге хоть какое-то подобие порядка. Чехи и адмирал яро ненавидели друг друга, а тут ещё обнародован был «Чешский меморандум», в котором Совет чехословацкого корпуса объявлял дальнейшую службу корпуса по охране и обслуживанию магистрали бессмысленной, поскольку
«охраняя железную дорогу и поддерживая в стране порядок, войско наше вынуждено сохранять то состояние полного произвола и беззакония, которое здесь воцарилось».