И тут верно. Значит, у него, убийцы, тоже красиво в штабе писать умеют.
«Я требую немедленно и беспрепятственно пропуска вами до Иркутска поездов с высшим командованием, ранеными воинами, семьями бойцов и ценностями, составляющими последнее народное достояние государства Российского».
«Я требую немедленно и беспрепятственно пропуска вами до Иркутска поездов с высшим командованием, ранеными воинами, семьями бойцов и ценностями, составляющими последнее народное достояние государства Российского».
Вот она, пружина семеновского патриотизма: атаману, чтобы его слушали союзники, золото нужно, но нельзя же требовать его одно. Только не отдадут его чешские генералы: оно им самим нужно не меньше — чтобы их слушали наступающие большевики.
«В случае неисполнения вами этого требования, я, с болью в сердце, пойду и всей имеющейся в моём распоряжении вооружённой силой заставлю вас исполнить ваш долг перед человечеством и замученной сестрой — Россией. Атаман Семёнов».
«В случае неисполнения вами этого требования, я, с болью в сердце, пойду и всей имеющейся в моём распоряжении вооружённой силой заставлю вас исполнить ваш долг перед человечеством и замученной сестрой — Россией. Атаман Семёнов».
С полгода назад Верховный и сам говорил так с союзниками. Когда во Владивостоке они пытались разоружить русский гарнизон, адмирал телеграфировал его начальнику: «Владивосток является русской крепостью, Вы исполняете только мои приказания. В случае чего, разрешаю применить оружие»[236]. Тогда союзники отступились, ибо тогда у Колчака было государство. А теперь командир чехов только и ответил Семёнову: «Попробуйте».
Хоть и бил Сыробоярского озноб, он бросил в морозном тамбуре шинель денщику и вошёл к Верховному в мундире — грудь в крестах, фронтовик. Адмирал указал ему на кресло у гудящей печки (пусть отогреется) и стал говорить о положении на фронтах — в Сибири и у Деникина. (О Юдениче говорить было поздно — Эстония уже разоружила остатки его войска.) Больной блеск полковничьих глаз выражал недоумение, и лишь через четверть часа полковник решился перебить Верховного:
— Ваше высокопревосходительство! Атаман Семёнов поручил мне… Находясь вдали от центра всех текущих событий, атаман Семёнов только теперь мог вполне разобраться с общей картиной чешских действий и своим решительным выступлением, твёрдо поддержав верховного правителя и главнокомандующего, сделал те исключительно важные шаги, которые одни только могут возыметь должное действие.
Верховный молчал, полковник взвинчивался: