«К черту! — восклицает Пьоджа. — Что же он полагал ты будешь делать с башмаками без ремней?».

«А все-таки дело обстоит именно так, — жалуется Ронконе. — При сборе овощей и урожая они так требуют своей половины, как будто умирают с голода, а я действительно подыхаю и падаю от усталости, весь год обрабатывая его участок, а он пальцем о палец не ударяет, а сидит целыми днями и играет (a gambeare), а меня жалеет не больше, чем собаку!»

«Ну, это уж слишком», — возмущается Пьоджа.

«Нет, ты послушай еще, он знает, что у меня нет ни сетей, ни силков, а у него ими полны сараи, и все-таки, если я не попрошу, никогда не предложит мне ничего».

«И ждет, чтобы ты попросил?»

«Да, говорю тебе! Ох, ох, ох! Ведь он знает, что моя семья ест свежее мясо только тогда, когда он нам его посылает, а это бывает только раз-два в месяц, и посылает он по кусочку баранины (castrone). А когда я его попрошу, одалживает двое силков, но я могу ими пользоваться только на одну ловлю и тотчас же должен отдать, а потом он упрекает меня за то, что силки надо было чинить. А если бы я пользовался ими месяца три, я бы поймал больше двадцати перепелок, а это дало бы мне пару туфель для одного из моих ребят. И не думай, что я могу использовать для себя деньги, которые выручу за продажу пойманного, — я должен купить орудия для обработки его участка, А в субботу, когда я ему принес три куропатки, дрозда и зелень такую, что приятно было смотреть на нее, и застал его за столом, я должен был долго ждать, пока он кончит есть, а потом он посадил меня есть со слугами. А когда я поел, жена его в награду дала мне рубашку и штаны, совсем плохие, и два пояска для моих малышей. Вот как он поступает, черт его побери!»

«Да, уж это правильно! — подтверждает Пьоджа. — И неужели ни ей, ни ему не стыдно?»

«Чудак же ты! — парирует Ронконе. — Ведь она сука, а он ростовщик, и перемены нам никогда не дождаться (mai e'ci sura del tornaquinci)».

«Ну, я думаю, ты меня понял теперь! — завершает свои провокационно-иронические вопросы Пьоджа. — Так и работай, сколько можешь!»

И Ронконе отвечает с полным сознанием безнадежности своего положения: «Я так и делаю!»

Записав слово за словом этот разговор, Дж. Сермини, боящийся, как бы его не заподозрили в симпатии к его участникам, завершает его длинной, полной всяких ругательств характеристикой крестьян — грязных, необразованных, грубых. Весьма любопытно и показательно то, что эти отсталые, опустившиеся, забитые непосильной маловыгодной работой люди не сохранили столь обычной для их предков веры в церковь, ее учение и ее учителей.