Учитывая количество критики в адрес церкви, вероятно, неудивительно, что в эпоху после Черной смерти активное распространение получили несколько новых еретических движений, среди них лолларды, английская секта, которая резко критиковала церковное руководство и даже ставила под сомнение духовную пользу месс. Однако было бы слишком недальновидно утверждать, как это делают некоторые ученые, что падение авторитета церкви во время Черной смерти неумолимо привело к Реформации. Зарождение в Северной Европе протестантизма, как и других крупных и сложных исторических движений, имело множество причин. Все, от либидо Генриха VIII до политических амбиций немецких князей, поддерживавших Мартина Лютера, способствовало Реформации. Самый осторожный вывод, который можно сделать о вкладе чумы в этот вопрос, заключается в том, что, вызвав недовольство Церковью, она создала благодатную почву для религиозных изменений.

Между повторяющимися волнами эпидемиями чумы 1350–1450 годов и пропитанной смертью культурой позднего Средневековья существует тесная взаимосвязь. Некоторые из мотивов той эпохи, такие как пляска смерти и transi tomb[856], появились еще до чумы. Но понадобилась целая эпоха массовых смертей, чтобы превратить эти мрачные традиции в значимый культурный феномен. Как заметил историк Йохан Хейзинга в своем классическом труде «Осень Средневековья», «ни одна другая эпоха не подвергала людей такому стрессу из-за мыслей о смерти»[857]. Хейзинга мог бы добавить, что ни одна другая эпоха не сделала так мало, чтобы хоть как-то смягчить образ смерти. Среднестатистический житель позднего Средневековья не просто ждал смерти, он ждал, что смерть его будет страшной и мучительной. В качестве примера можно привести скульптуру, украшающую гробницу transi tomb (слово происходит от латинского глагола transire, означающего «уходить»), принадлежащую кардиналу Жану де Лагранжу в Авиньоне. Эта скульптура без прикрас изображает умирающего кардинала: его рот широко открыт, глаза запали, щеки ввалились, грудная клетка возвышается над иссохшей нижней частью тела, словно скала над берегом моря. Надпись под скульптурой напоминает прохожему: «Мы – лишь пешки для этого мира. Пусть и великие и смиренные увидят на нашем примере, что с ними неизбежно случится, независимо от их богатства, возраста или пола. Зачем же ты, несчастный, раздуваешься от гордости? Ты – прах, в прах и возвратишься, станешь гнилым трупом, останками, кормом для червей»[858].