Вынула из комода, стоящего возле дивана, простыню, пододеяльник, накрыла диван. Сверху положила ситцевое, из цветных треугольников одеяло.
— Совсем забыла, — Лена озабоченно вскинула глаза. — Вы же, наверно, есть хотите?
— Обойдусь, — ответила Сима.
— Хотите, — вздохнула Лена. — Что же делать? Я могу картошки сварить, только у нас масла нет, мама с папой потому и в деревню поехали, похарчиться малость.
Странно прозвучало в ее устах грубое, взрослое слово «похарчиться».
— Крестная им сала и муки с собой даст, вот тогда приезжайте непременно, мы с мамой пирогов напечем, я знаете как пироги пеку? Никому за мной не угнаться, у меня тесто, все говорят, словно пух получается. Приедете?
— Там поглядим, — сказала Сима.
Лена погасила свет, закрыв за собой дверь, ушла в другую комнату.
В неплотно закрытое полотняной шторой окно светила луна. После несмолкаемого московского шума за окном казалось непривычно тихо. И удивительно, почти неправдоподобно было сознавать себя в Васином доме, там, где он долгие годы жил-поживал со своей семьей…
Сима не заметила, как уснула. Спала тихо, спокойно, словно в детстве.
Чья-то легкая рука легла на ее плечо, потянула к себе одеяло. Тихий голос произнес:
— Пора, Сима, уже пять…
Сима рывком поднялась с постели. Вдруг все разом вспомнила. Вспомнила так ясно, будто и не спала вовсе. Внезапно испугалась. Что, если Вася с женой сейчас приедут, прямо сейчас, и застанут ее здесь? Что тогда будет?
Лена глядела на нее Васиными глазами.
— А я уже картошку сварила, и чай вас ждет…
— Я быстро, — заторопилась Сима. — Еще минута — и все, готова.
— По-фронтовому? — спросила Лена. — Папа всегда говорит, надо уметь собраться по-фронтовому, раз, два и готово. На фронте, говорит, тебя никто ждать не будет, ни друг, ни враг.
Сима наскоро умылась, стоя перед зеркалом, висевшим между окнами, причесалась захваченной из дома расческой.
В зеркале отражалось ее лицо, свежее, утреннее, щеки розовеют нежным румянцем, влажные, потемневшие от воды завитки волос упали на лоб. Губы полуоткрыты. Хороша, ничего не скажешь, только к чему все эта красота? Кому она нужна? Кто будет смотреть, любоваться на нее?