Если взять такой важный показатель как объем товарооборота на одного человека, то вышеназванные республики сильно отставали от других. Так, в 1985 году в Эстонии он составил 1733 рубля, а в Туркменистане — 791 рубль, то есть меньше более чем в два раза. Объем потребления материальных благ и услуг на одного жителя в Туркменистане в том же году составлял 1010 рублей, а в Эстонии — 1966 рублей[1133].

Среднеазиатские республики упрекали центр в недостаточности дотаций из государственного бюджета на их социальное развитие. В частности, в публицистической и научной литературе велась оживленная дискуссия о том, должен ли союзный бюджет финансировать и поддерживать высокую рождаемость в этом регионе. Среднеазиатские патриоты утверждали, что должен, а отказ от такой обязанности означал бы пренебрежение к «национальной традиции» среднеазиатских народов. «Подоплёка подобных претензий, — как пишет С. В. Чешко, — была очевидной. Проблема многодетности муссировалась главным образом в целях выколачивания ассигнований»[1134].

Но было ли лучше социальное положение населения во многих областях Российской Федерации? На этот вопрос утвердительный ответ получить трудно. Для сравнения можно взять Эстонию и Ульяновскую область, в которых численность населения была сопоставима. Различия между ними по социальному обеспечению были огромны. Первая обеспечивалась как союзная республика, вторая — как область, то есть по третьей категории. Что имели жители Ульяновской области? На 1 млн 300 тыс. населения имелся один театр, две газеты, но не было даже собственного издательства.

Области и края по сравнению с автономными республиками были второсортны, а с союзными — третьесортны. Поэтому такое же положение как у ульяновцев было у туляков, калужан, ярославцев, рязанцев, тамбовцев и т. д. Все эти и другие области Российской Федерации, где сосредоточена основная масса русского народа, — по мнению некоторых исследователей, — находились на самой низкой ступени социального существования[1135].

В 1960–1980-е гг. в СССР в национальном вопросе просматривались две тенденции: с одной стороны, стремление к централизации государственного устройства, унификации и интернационализации национальной жизни; с другой — пробуждение национального самосознания, национализма, осознание своей принадлежности к конкретному этносу и этнокультуре, стремление к обособлению, сепаратизму. Первая тенденция была связана с политикой союзной власти и ею развивалась; вторая — с национальной (и националистической) интеллигенцией, частью местной бюрократии и этнократией. При этом для обеих тенденций были характерны и объективные начала.