Все документы, имеющиеся в научном обороте, говорят о том, что в 1812 г. действия русского командования вынудили в итоге французов начать отступление из России. Инициатива же отхода исходила от Наполеона, но отнюдь не из-за успешного продвижения противостоявших ему русских войск. Ни Тарутинское, ни Малоярославецкое сражения нельзя считать началом «контрнаступления». Русские после Тарутинского боя вернулись в свой лагерь, а после Малоярославецкого сражения отступили к Детчино, а затем ― еще дальше. Что же это за «контрнаступление», когда армия возвращается на исходные позиции, или же отступает? О контрнаступлении можно говорить лишь применительно к флангам (на севере и юге) театра военных действий, где русские, действительно, перешли от обороны в наступление. Но исход войны решался не на флангах, а в первую очередь в центре, под Москвой. Поэтому, оценивая действия войск Кутузова, правильнее употреблять термин, который использовали дореволюционные историки, ― параллельное преследование, так как главные русские силы начали движение проселочными дорогами параллельно пути отхода Наполеона. Этот термин больше соответствует сути произошедших тогда событий.

А как трактует автор очень важный вопрос ― отношение к войне и участие в ней разных сословий? Сошлемся здесь на предыдущую монографию исследователя, где эта проблема рассмотрена многосторонне[621], а выводы использованы в рецензируемой работе. Он считает, что дворянство (с оговоркой: дворяне были разные) в целом было патриотично только на словах, в среде же духовенства оказалось больше всего предателей, а единственно, кто проявил себя до конца патриотично, так это народ.

Прежде всего нужно отметить, что не должно быть идеализации таких понятий, как «народ», «народный», «народная война», и эти термины нельзя рассматривать в упрощенной и общей форме. Что скрывается за этими словами, четко не расшифровывается. Безусловно, такая аморфность ― следствие не разработанности в науке проблем менталитета, самосознания разных сословий дореволюционной России. Зато эти понятия активно использовались как пропагандистские штампы и брались на веру для социальной расфасовки общественных сил: народ, низы (положительное начало) противопоставлялись верхам, т. е. эксплуататорам (тормоз прогресса).

Подобного схематизма не удалось избежать и Н. А. Троицкому. Народ отождествляется им в первую очередь с крепостным крестьянством, которое, руководствуясь исключительно национальными интересами и патриотизмом, поднялось на врага как самая сознательная сила в 1812 г. При этом в монографии упоминается о 67 антикрепостнических бунтах («феодальный гнет становился невыносимым»), но ведь на их подавление отправлялись воинские команды, вместо того чтобы воевать с «супостатом». Часто крестьяне вместе с французскими дезертирами «громили барские усадьбы» или выдавали наполеоновским властям «патриотов»-дворян. По-видимому, не случайно знаток крестьянского мира граф Л. Н. Толстой на страницах своего романа «Война и мир» отразил «таинственные струи народной русской жизни» в 1812 г. на примере двух деревень ― Лысых Гор и Богучарова. Писатель показал, что часть населения покидала дома и уходила, но другая при приближении неприятеля вступала с ним в определенные отношения, пыталась сотрудничать.