В средней России у лошадей инфлуэнца. Дохнут. Если верить в целесообразность всего происходящего в природе, то, очевидно, природа напрягла силы, чтобы избавиться от худосочных и ненужных ей организмов. Голодовки, холера, инфлуэнца… Останутся одни только здоровые и крепкие. А не верить в целесообразность нельзя[1204].
В средней России у лошадей инфлуэнца. Дохнут. Если верить в целесообразность всего происходящего в природе, то, очевидно, природа напрягла силы, чтобы избавиться от худосочных и ненужных ей организмов. Голодовки, холера, инфлуэнца… Останутся одни только здоровые и крепкие. А не верить в целесообразность нельзя[1204].
Таким образом, вышеуказанную интерпретацию повести «Дуэль», основанную на отдельных внелитературных суждениях Чехова о дарвинизме, можно легко опровергнуть при помощи других его высказываний. «Дуэль» – это не просто художественный пересказ частного вечернего диспута о детерминизме и вырождении. Повесть не является ни тезисной иллюстрацией определенных идей, ни их опровержением – что, впрочем, вообще было бы нетипично для чеховского творчества. «Дуэль» скорее представляет собой многослойный текст с высокой долей цитат. Наряду с многочисленными отсылками к литературной традиции, в частности к творчеству Лермонтова, Пушкина, Тургенева, Лескова и Толстого[1205], повесть содержит отчетливые, однако до сих пор не получившие должного внимания интертекстуальные сигналы, отсылающие не просто к теории вырождения и дарвинизму вообще, а к конкретному произведению – «Происхождению человека» («The Descent of Man», 1871) Ч. Дарвина, точнее, к двойственной дарвиновской аргументации, касающейся протоевгенических идей того времени и отрицательного влияния цивилизации на естественный отбор[1206].
Сначала я рассмотрю неоднозначную дарвиновскую аргументацию по поводу взаимосвязи эволюции и цивилизации, а затем поясню, каким образом Чехов инсценирует эту аргументацию в «Дуэли» при помощи интертекстуальных отсылок к Дарвину, переплетающихся с русской литературной традицией XIX века, особенно с романтической литературой о дуэлях и «Крейцеровой сонатой» Л. Н. Толстого. Как будет показано, Чехов инсценирует аргументацию Дарвина на разных текстуальных уровнях, добиваясь тотальной дарвинизации художественного мира. Апории дарвиновской неоднозначной риторики, искусно сталкиваемые друг с другом на протяжении действия (высшим выражением этого становится поединок протагонистов), писатель развеивает в конце повести.