Для него [Галактиона] Ечкин являлся неразрешимою загадкой. Чем человек живет, а всегда весел, доволен и полон новых замыслов[1188].

Неугомонный, подвижный Ечкин, легко приспосабливающийся к новым условиям и воспринимающий деловые проекты как взаимозаменяемые, воплощает собой новую капиталистическую систему, в которой постоянный денежный круговорот, оторванный от конкретного товарного производства, становится самоцелью. Недаром именно Ечкин формулирует истинный «закон» нового мира, далекий от детерминизма борьбы за существование и свидетельствующий о власти случая: «Сто неудач – одна удача, и в этом заключается вся высшая математика»[1189].

Устанавливая, что преобладающим фактором современных социально-экономических процессов выступает простая случайность, Мамин-Сибиряк обнажает фундаментальное противоречие между подобным положением дел и детерминизмом натуралистической концепции борьбы за существование. Таким образом, контрфактически принятый исходный тезис о борьбе за существование как руководящем принципе жизни оказывается несостоятельным. Художественное сведение к абсурду затрагивает не только биологическую концепцию как таковую, но и ее классическую натуралистическую инсценировку, которая в «Хлебе», как показано, буквально расползается по швам. От всей натуралистической доказательности у Мамина-Сибиряка остается лишь ее истинная суть: чистый вымысел.

VII.3. Поединок аргументов. Инсценировка дарвиновской двойственности в «Дуэли» Чехова

VII.3. Поединок аргументов. Инсценировка дарвиновской двойственности в «Дуэли» Чехова

В контексте литературного дарвинизма конца XIX века дарвинизация дискурса о вырождении в своем протоевгеническом изводе, подразумевающем ослабление естественного отбора (гл. VII.1), играет меньшую роль, нежели характерная для натурализма повествовательная модель социально-экономической борьбы за существование, рассмотренная в предшествующей главе (VII.2). Так, осмысление дарвиновских положений о половом отборе в заметно повлиявшей на британский дарвинистский дискурс английской литературе (в частности, у Джордж Элиот и Томаса Харди) поначалу затрагивает вопросы евгеники лишь поверхностно[1190]; в полную силу «евгенические видения» развернутся в английской литературе уже после 1900 года[1191].

Похожая ситуация наблюдается и в русской литературе того периода[1192], однако есть одно яркое исключение – повесть А. П. Чехова «Дуэль» (1891), в которой, как будет показано в дальнейшем, осуществляется необычная художественная инсценировка протоевгенического варианта рассматриваемого дискурса. Вырождение, борьба за существование и евгеника составляют здесь структурные элементы повествования, которые обнаруживают тесную интертекстуальную связь с «Происхождением человека» («The Descent of Man», 1871) Ч. Дарвина. Аргументация английского ученого со всеми присущими ей двойственными и парадоксальными моментами, рассматриваемыми ниже, но также и со всеми своими имагинативно-изобразительными возможностями инсценируется в «Дуэли» таким образом, что художественный мир повести предстает сложным палимпсестом, соединяющим в себе дарвинистскую основу с другими литературными контекстами.