Несчастные узники, видя из своих решетчатых окон такое движение и слыша сильный шум, догадывались, что происходит что-то необычайное, но трепетали при мысли о том, как бы в результате предстоящих событий их положение не ухудшилось еще больше. Однако уныние тюремщиков, слова, сказанные на ухо составителям списков, испуг, причиняемый такими сообщениями, – всё это отчасти рассеивало сомнения. Скоро из случайно пророненных слов выяснилось, что Робеспьер находится в опасности. Тогда узники, собираясь толпами, дали волю своей радости. Гнусные доносчики, дрожавшие за себя, отводили в сторону подозрительных, старались оправдывать себя, уверяли, что не они составляли списки казней. Некоторые признавали себя виновными, но уверяли, что исключили много имен. В своем страхе эти подлецы обвиняли один другого и сваливали друг на друга свой позор.

Депутаты, разосланные секциям, без большого труда одержали верх над темными личностями, присланными от коммуны. Секции, уже отправившие свои отряды к ратуше, отзывали их назад, другие отправляли свои к зданию собрания. Дворец этот уже был достаточно окружен. Баррас пришел доложить об этом Конвенту, а потом поспешил занять место смененного к тому времени Ла Бретеша и привести Военную школу на помощь Конвенту.

Национальное представительство было теперь в безопасности. Появилась даже возможность идти на коммуну и принять на себя инициативу, которой та почему-то не принимала. Так и решили сделать. Леонар Бурдон во главе целой толпы двинулся к ратуше. «Иди! – сказал ему Тальен, занимавший президентское кресло. – Иди, и пусть солнце, когда взойдет, не найдет уже заговорщиков живыми!»

Бурдон по набережным прошел на площадь перед ратушей. Там еще оставалось множество жандармов, канониров и просто вооруженных граждан, присланных секциями. Один агент Комитета общественного спасения по имени Дюла оказывается настолько неустрашимым, что пробирается в их ряды и зачитывает декрет Конвента, которым члены коммуны объявляются вне закона. Уважение к этому собранию, именем которого в течение двух лет совершалось в стране всё, уважение к словам, закон и республика одерживают верх. Отряды разделяются: одни возвращаются домой, другие присоединяются к Бурдону – и площадь коммуны пустеет. Как те, кто собрались защищать ее, так и те, кто пришли захватить ее, рассеиваются по прилегающим улицам, чтобы занять все приступы к ратуше.

При водворившемся преувеличенном мнении о решимости заговорщиков почти полная их неподвижность в ратуше казалась до того загадочной, что страшно было к зданию даже подойти. Леонар Бурдон боялся даже того, что здание может быть заминировано. Однако ничуть не бывало. Собравшиеся просто совещались и спорили; предлагали писать к армиям и провинциям, но не знали, от чьего имени, и не смели ни на что решиться. Если бы