Наконец начинается голосование, и декрет об аресте принимается. В ту же минуту все встают, и гремит общий крик:

– Да здравствует свобода! Да здравствует Республика! Тиранов больше нет!

Множество депутатов встают и заявляют, что имели в виду также арест сообщников Робеспьера – Сен-Жюста и Кутона. Эти имена тотчас же вписываются в декрет. Леба просит, чтоб включили и его: просьба исполняется – так же, как и просьба Робеспьера-младшего. Эти люди еще внушают такой страх, что приставы не осмеливаются заставить их стать перед решеткой. Заметив, что арестованные еще на своих местах, депутаты спрашивают, отчего они не перешли на места обвиненных. Президент отвечает, что приставы не смогли привести приказ в исполнение. Поднимается общий крик: «К решетке! К решетке!» Все пять обвиненных становятся перед решеткой, Робеспьер – снедаемый бешенством, Сен-Жюст – спокойный и презрительный, остальные трое – до крайности смущенные столь новым для них унижением. Наконец они очутились на том месте, на которое поставили Верньо, Бриссо, Петиона, Демулена, Дантона и еще стольких своих товарищей, людей доблестных, даровитых, бесстрашных.

Было пять часов. Конвент ранее объявил заседание постоянным; но в эту минуту, одолеваемые усталостью, депутаты принимают опасное решение прервать заседание до семи, чтобы немного отдохнуть. Обвиненных отводят в Комитет общественной безопасности и подвергают допросу перед заключением в тюрьмы.

Пока в Конвенте совершались эти важные события, коммуна пребывала в состоянии ожидания. От Конвента явился пристав Курваль и сообщил декрет об аресте Анрио и призвании мэра в Конвент. Он был принят очень дурно, и когда потребовал расписки, мэр ответил ему: «В такой день, как сегодня, расписок не дают. Ступай в Конвент и скажи, что мы сумеем поддержать своих. И Робеспьеру скажи, чтобы не боялся, что мы тут». Потом мэр самым таинственным образом высказался перед общим советом о причине собрания: он говорил только о декрете, повелевавшем коммуне наблюдать за спокойствием в Париже, и напомнил о моментах, когда коммуна проявила великое мужество, весьма ясно намекая на 31 мая.

Национальный агент Пайен выступил вслед за мэром и предложил послать двух членов совета на площадь перед ратушей, где собралась громадная толпа, с поручением пригласить народ присоединиться к своим главам и спасти отечество. Затем был составлен адрес, в котором говорилось, что злодеи притесняют Робеспьера, добродетельного гражданина, автора декрета о Высшем существе и бессмертии души; Сен-Жюста, апостола добродетели, прекратившего измены на Рейне и на севере; Кутона, доблестного гражданина, у которого только и есть, что сердце и голова, зато то и другое пылают патриотизмом. Постановили созвать секции и призвать их председателей для сообщения им приказаний. Была отправлена депутация к якобинцам, с приглашением прийти брататься с коммуной и просьбой прислать своих самых энергичных членов и побольше граждан и гражданок с трибун. Не произнося еще решительного слова восстание, коммуна принимала к тому все меры и открыто шла к этой цели. Она не знала об аресте пяти депутатов и потому еще соблюдала некоторую сдержанность.