– И вся нация вместе с ним! – дополняет Бурдон, депутат Уазы.

Среди этого шума на кафедре появляется Бадье с пистолетом в руке и говорит, что не переживет клеветы, если ему не дадут оправдаться. Несколько человек окружают его и заставляют сойти с кафедры. Президент Тюрио объявляет, что сейчас закроет заседание, если шум не уменьшится. Дюгем и Амар требуют продолжения прений; они находят, что это обязанность собрания относительно обвиненных членов. Тюрио, один из самых горячих термидорианцев, но и ревностный монтаньяр, остается недоволен тем, что затрагиваются подобные вопросы. Он обращается к собранию, не вставая с кресел.

– С одной стороны, – говорит он, – интересы общества требуют, чтобы подобные прения прекратились немедленно; с другой – интересы обвиненных требуют, чтобы прения продолжались. Примирим те и другие, переходя к очередным делам по предложению Лекуэнтра и заявляя, что собрание встретило это предложение с глубоким негодованием.

Собрание с готовностью принимает предложение Тюрио и переходит к очередным делам.

На всех людей, истинно привязанных к своему отечеству, этот эпизод произвел крайне тяжелое впечатление. В самом деле, как вернуться к прошлому, как отличить добро от зла, разобрать, кто был тираном и кто терпел тиранию? Как определить и взвесить, что приходится на долю Робеспьера и комитетов, деливших с ним власть, а что – на долю Конвента, терпевшего их, наконец, нации, терпевшей и Конвент, и Робеспьера, и комитеты? Да и как судить об этой тирании? Была ли она преступным плодом честолюбия, или энергичным, но необдуманным актом людей, решившихся спасти свое дело во что бы ни стало и ослеплявших себя на счет применяемых для этого средств? Распутать такие темные нити, судить столько сердец – для этого не было никакой возможности. Следовало забыть прошлое; принять из рук людей, только что отстраненных от власти, спасенную Францию, привести в порядок пока беспорядочные движения, смягчить жестокие законы и помнить, что в политике следует исправлять содеянное зло, но никогда не мстить за него.

Таково было мнение разумных людей. Враги Революции радовались выходке Лекуэнтра и, когда закрылись прения, распустили слух, что Конвент струсил и не посмел приступить к слишком опасным вопросам. Якобинцы же и монтаньяры, еще преисполненные фанатизма и нисколько не расположенные отрекаться от террора, не боялись прений и злились, что их прекратили. На другой же день, 30 августа (13 фрюктидора), толпа монтаньяров встает, чтобы заявить, что президент вчера застиг собрание врасплох своим неожиданным предложением; что в качестве президента он вовсе не имел права подавать мнения; что закрытие прений было несправедливостью, а справедливость к обвиненным, к Конвенту и к Революции требует, чтобы приступили к разбирательству, которого патриоты могут не опасаться. Тщетно термидорианцы Лежандр, Тальен и другие просили собрание отказаться от прений. Собрание, еще не перестав бояться Горы и уступать ей, согласилось отменить свое вчерашнее решение и открыло прения. Лекуэнтр был вызван на кафедру читать свои двадцать шесть пунктов и подтверждать их доказательствами.