Затем Карно стал тщательно оправдывать своих обвиненных товарищей. Признавая, – хотя формально этого не говоря, – что они принадлежали к числу страстных и свирепых членов комитета, он однако утверждал, что они одними из первых восстали против триумвирата и неукротимый характер Бийо был самым главным препятствием, какое Робеспьер встречал на своем пути.

Приёр, депутат Кот-д’Ора, оказавший не меньшие услуги и подписывавший те же бумаги, повторил заявление Карно и требовал, подобно ему и Ленде, свою долю ответственности, лежавшей на подсудимых.

Это снова погрузило Конвент в безвыходный спор уже несколько раз начинавшийся и кончавшийся не чем иным, как только страшным смятением. Этот пример, который подавали три человека, пользовавшиеся всеобщим уважением и теперь объявлявшие себя солидарными с прежним правительством, – не должен ли был этот пример заставить Конвент одуматься? Не означал ли он, что так или иначе все были сообщниками прежних комитетов и что всему Конвенту, собственно говоря, следовало сесть на скамью подсудимых, подобно

Ленде, Карно и Приёру? В самом деле, ведь Конвент решился напасть на тиранов только после этих трех людей, которых он теперь собирался наказать в качестве их сообщников; что же касается их ошибок и страстей, то Конвент их вполне разделял. А если нет, то был еще виновнее их, потому что терпел и одобрял излишества, к которым привели эти страсти.

По этим причинам прения, происходившие 24-го, 25-го и 26 марта, представили ужасающую сумятицу. Каждую минуту имя нового члена оказывалось скомпрометированным. Он требовал, чтобы ему дали оправдаться, в свою очередь, винил других, и со всех сторон завязывались бесконечные и опасные препирательства. Тогда декретом было положено, что говорить разрешается только подсудимым и членам комиссии, для разбора фактов по статьям, посторонним же депутатам воспрещено оправдываться, если их имена и примешивались к делу. Но этот декрет ничем не помог; прения ежеминутно опять делались общими, и не было приведено ни одного проступка, которого одни не сваливали бы на других со страшной злобой и неистовством.

Волнение, оставшееся от предыдущих дней, всё больше возрастало; в предместьях только и слышно было: «Надо идти на Конвент – требовать хлеба, Конституции 93 года и свободы патриотам!» На беду, 26-го числа не пришло нужное количество муки, так что 27-го утром была выдана только половина положенной порции с обещанием выдать вторую половину к вечеру. Женщины секции Гравилье не взяли предложенную порцию и собрались на улице Вертбуа. Несколько человек решили составить настоящую толпу и, увлекая за собой всех попадавшихся им по дороге женщин, отправились в Конвент. Пока толпа шла в Конвент, зачинщики побежали к президенту секции, насильно завладели его колокольчиком и ключами залы и созвали своих единомышленников на незаконное заседание. Они назначили президента, составили бюро, несколько раз перечитали вслух статью из Декларации прав, провозглашавшую право и обязанность восстания.