– Конвент обманули! – восклицает Дюгем. – Вот идет Клозель успокоить собрание.

– Мы не нуждаемся в успокоении! – отвечают несколько голосов.

Клозель, однако, заявляет, что добрые граждане пришли заслонить собою национальное представительство. Ему аплодируют.

– Это ты, – говорит ему Рюан, – вызвал эту толпу, чтобы провести этот ужасный закон!

Клозель хочет возразить, но не может добиться, чтобы его выслушали. Тогда начинаются нападки на закон, принятый с такой опрометчивостью.

– Закон принят, – говорит президент, – дела назад не воротишь.

– Здесь заговор с улицей, – заявляет Тальен. – Пусть! Надо снова открыть прения о проекте закона и доказать, что Конвент умеет заниматься своими делами даже в окружении головорезов.

Предложение Тальена принимается, проект Сийеса снова подвергают обсуждению, и прения ведутся уже спокойнее. В то же время и на улице восстанавливается спокойствие. Молодежь, победив якобинцев, просит разрешения представиться собранию; депутация ее принята и заявляет о своих патриотических чувствах и преданности национальному представительству, после чего удаляется, провожаемая рукоплесканиями. Конвент упорствует в своем намерении в этот же день покончить с проектом закона, утверждает его статью за статьей и только в десять часов вечера наконец расходится.

Этот день оставил в обеих партиях уверенность в близости какого-нибудь крупного события. Патриоты, побежденные в Конвенте, избитые палками в Тюильрийском саду, перенесли свою ярость в предместья и там подстрекали народ к восстанию. Депутаты ясно видели, что против них последует покушение, и уже думали о том, чтобы прибегнуть к только что изданному спасительному закону.

Действительно, на следующий день предстояло обсуждение дела не меньшей важности. Конвент в первый раз должен был выслушать Бийо, Колло, Барера и Бадье.

Толпа патриотов и фурий спозаранку явилась с намерением занять трибуны; но молодежь опередила их и не пустила женщин, причем довольно грубо оттесняя их, так что кое-где произошли драки. Но многочисленные патрули, обходившие окрестности дворца, успели сохранить общее спокойствие, и трибуны наполнились без большого беспорядка. С восьми часов утра до полудня весь этот народ забавлялся патриотическими гимнами. Одна сторона пела «Пробуждение народа», другая – «Марсельезу». Наконец президент занял свое кресло среди криков. Подсудимые сели за решеткой, и водворилось глубокое молчание.

Робер Ленде первым попросил слова. Все догадались, что этот безукоризненный человек, которого никто не смел обвинить наравне с прочими членами Комитета общественного спасения, собирается защищать своих бывших товарищей. С его стороны это было в высшей степени великодушно, потому что он еще больше, нежели Карно и Приёр из Кот-д’Ора, оставался чужд политических мер бывшего комитета. Ленде согласился заняться продовольствием и перевозкой припасов с единственным условием оставаться в стороне от всех операций своих товарищей, никогда не участвовать в их совещаниях и даже занять со своими служащими особое помещение. Он отказывался от солидарности до возникновения опасности, но когда опасность возникла, имел благородство потребовать своей доли ответственности.