Женщины тем временем пришли к Тюильрийскому дворцу и подняли страшный шум у всех входов. Они хотели ворваться все вместе, но смогли войти только двадцать представительниц. Одна из них начала смело говорить и жаловаться на то, что людям выдали лишь по полуфунта хлеба. Президент хотел ответить, но женщины начали кричать «Хлеба! Хлеба!». Теми же криками они прервали Буасси д’Англа, который пробовал им объяснить, почему в именно в это утро выдача последовала не полная.

Наконец женщин вывели и снова принялись за прения о деле подсудимых. Комитет общественной безопасности приказал патрулям увезти этих женщин прочь и послал одного из своих членов распустить сходку, незаконно собравшуюся в секции Гравилье. Участвовавшие в сходке сначала не послушались посланного депутата, но, увидев вооруженных людей, разошлись. Ночью главные зачинщики были арестованы.

Эта была уже третья попытка. Конвент боялся, как бы не случилось общего движения в декадный день – день праздности и секционных собраний. Чтобы предотвратить ночные собрания, решили приказать, чтобы секционные заседания происходили только с часу до четырех часов пополудни. Это была совсем уж ничтожная мера, чтобы помешать столкновению. Каждый отлично сознавал, что главная причина всех этих неудовольствий – суд над бывшими членами Комитета общественного спасения и задержание патриотов. Многие депутаты очень хотели бы отказаться от судебного преследования, которое, будь даже справедливо, было сопряжено с несомненной опасностью. Депутат Рузе придумал средство, которое избавило бы Конвент от необходимости произнесения приговора и в то же время спасло бы жизнь подсудимых: остракизм. Он предлагал изгонять из Франции на время всякого гражданина, который своими поступками сделал бы свое имя предметом раздоров. Это предложение было оставлено без внимания. Даже Мерлен из Тионвиля, пламенный термидорианец и неустрашимый гражданин, начинал думать, что лучше бы уклониться от борьбы. Он предложил созвать первичные собрания, немедленно ввести в силу Конституцию и отложить суд над обвиненными до сессий следующего собрания. Мерлен из Дуэ поддерживал этот совет.

Гитон де Морво подал другой, отличавшийся большей твердостью. «Начатое нами дело – скандал, – сказал он. – Где придется остановиться, если мы станем преследовать всех депутатов, делавших предложения более кровавые, нежели те, в которых обвиняются подсудимые? Не знаешь, право, заканчиваем или снова начинаем революцию!» Мысль предоставить власть в подобную минуту новому собранию справедливо пугала Конвент; он не хотел также дарить народу такую нелепую конституцию. Поэтому Конвент постановил даже не подвергать обсуждению предложение обоих Мерленов. Что же касается начатого судебного преследования, слишком много людей желали его продолжения в качестве мщения, чтобы можно было прекратить его; только решили, что собрание, чтобы не запускать других дел, будет заниматься выслушиванием подсудимых лишь в нечетные дни декады.