Зато «пробег» этот, как постоянно пишут, осуществлялся все же по военно-индустриальным рецептам Троцкого, только в еще более жестком, сталинском исполнении.
Обрусевший Ленин
Обрусевший Ленин
Существовал ли вообще троцкизм как целостное движение, чем-то принципиально отграниченное и от сталинизма, и от ленинской традиции? Столь же циничный, сколь информированный Бажанов, очевидно, не слишком сгущал краски, когда писал о внутрипартийных сварах:
Вообще надо относиться чрезвычайно скептически к контурам оппозиций всех этих годов. Обычно дело шло о борьбе за власть. Противник обвинялся в каком-то уклоне (правом, левом, кулацком, недооценке чего-то, переоценке, забвении чего-то, отступлении от заветов Ильича и т. д.), а на самом деле все это было выдумано и раздуто: победив противника, сейчас же без всякого стеснения принималась его политика (которая только что объявлялась преступной, меньшевистской, кулацкой и т. д.)[455].
Вообще надо относиться чрезвычайно скептически к контурам оппозиций всех этих годов. Обычно дело шло о борьбе за власть. Противник обвинялся в каком-то уклоне (правом, левом, кулацком, недооценке чего-то, переоценке, забвении чего-то, отступлении от заветов Ильича и т. д.), а на самом деле все это было выдумано и раздуто: победив противника, сейчас же без всякого стеснения принималась его политика (которая только что объявлялась преступной, меньшевистской, кулацкой и т. д.)[455].
Так в 1923 году аппаратной тройкой был выдуман и этот, противопоставленный ленинизму, «троцкизм», в чем признавался сам Зиновьев, хотя и с фатальным запозданием, в 1927 году: «Ведь надо же понять то, что было. А была борьба за власть. Все искусство состояло в том, чтобы связать старые разногласия с новыми вопросами. Для этого и был выдвинут „троцкизм“…» Его свидетельство подтверждали Преображенский, Раковский, а также Радек, сообщавший Троцкому, что «много раз слышал из уст и Зиновьева, и Каменева о том, как они „изобретали“ троцкизм как актуальный лозунг»[456]. Но хотя реальный «троцкизм», кроме своей застарелой идеологической непорочности и тактической неуклюжести, мало чем отличался от ленинизма, то зато он, в лице самого Троцкого, четко противостоял если не методам, то всему византийско-иератическому стилю и направлению сталинского царствования. Имелись, разумеется, и немаловажные этнические нюансы, умело педалированные Сталиным и дезавуировавшие русский национализм его противников.
Начнем все же с того, что было бы тенденциозным упрощением однозначно трактовать противостояние Джугашвили и Бронштейна лишь как борьбу русско-национального и еврейско-космополитического движений в рамках послеоктябрьского большевизма. Подлинная картина выглядела гораздо сложнее. Троцкого поддерживало значительное число неевреев — Преображенский, Муралов, В. Смирнов, Пятаков, Серебряков, Сапронов и пр., вплоть до десятков тысяч рядовых партийцев и беспартийных, видевших в нем единственную альтернативу сталинской диктатуре (и по недоразумению связывавших с ним свои мечты о каком-то очеловечивании режима). Многие сохраняли верность «троцкизму» в самых экстремальных условиях. В этой мученической героике «большевиков-ленинцев», как они себя называли, библейская стойкость сплавилась с истовым русским староверием, бросившим вызов новому Никону; пылающий сруб заменили Колыма и расстрельные камеры, над которыми, под пение «Интернационала», взметался призрак неустрашимого Аввакума.