В то же время и победа самого Сталина была бы крайне затруднена без той высокоэффективной поддержки, которую оказывали ему соплеменники Троцкого — Каганович, Мехлис[457], Ягода, Агранов, Фриновский, Ярославский и т. д., а еше раньше Зиновьев и Каменев. Как и множество других евреев, они бескомпромиссно отреклись от какой-либо национальной солидарности с Троцким. Давно уставшие от многовекового бремени иудейской обособленности, российские евреи в 1920‐е и, еще больше, в 1930‐е годы массами крестились в коммунизм (как позднее — в русскую культуру), безотносительно к внутрипартийным распрям. По возможности игнорируя юдофобскую аранжировку антитроцкистской кампании, они в большинстве сохраняли полнейшую преданность сталинской тирании и после сокрушительного разгрома «троцкизма», как, впрочем, и после окончательного уничтожения жалких советских реликтов своей национально-религиозной самобытности. Ведь и огромная часть западного, в том числе израильского, еврейства на протяжении всего сталинского правления придерживалась явственно просоветских симпатий, поколебленных только «делом врачей», а затем серией хрущевских разоблачений.

И тем не менее, даже с оглядкой на все перечисленные соображения, в целом нам остается лишь подтвердить тот банальнейший факт, что в конфликте с левой оппозицией русско-патриотическое направление представлял именно генсек, узурпировавший бухаринскую теорию о «построении социализма в одной стране». Интернационалистические грезы о мировой революции, хотя бы синтезированные с «красным патриотизмом», никак не соответствовали тому позыву к уверенному и прочному овладению собственной державой, который одушевлял новое, «коренное» партийное поколение, совершенно не расположенное к международно-филантропическим авантюрам и к обидному осознанию своей марксистской второсортности по сравнению с индустриальным Западом как подлинной надеждой революционного пролетариата. По замечанию Агурского, «социализм в одной стране» «был существенно изоляционистским лозунгом», помогавшим Сталину «сочетать официальный интернационализм со скрытым национализмом»[458].

После войны с Германией этот изоляционистский лозунг обернулся, однако, невиданным апофеозом имперского могущества и порабощением всей Восточной Европы. Такой итог ошеломил последних, замшело целомудренных интернационалистов старого пошиба. В СССР их уже почти не осталось, но на Западе такой несгибаемый «большевик-ленинец», как Исаак Дойчер, был весьма удручен тем фактом, что вожделенной мировой революции Сталин предпочел грубо антисоциалистический раздел мира на зоны (или сферы) влияния и что «социализм в одной стране» разросся до почти столь же ублюдочного «социализма в одной зоне» (Дойчер обнаруживает здесь у Сталина искаженное и редуцированное возвращение к идеям Ленина и Троцкого насчет невозможности автаркического обособления Советской России от остального мира):