Ваши поздравления и приветствия отношу за счет великой партии рабочего класса, родившей и воспитавшей меня по образу своему и подобию.

Ваши поздравления и приветствия отношу за счет великой партии рабочего класса, родившей и воспитавшей меня по образу своему и подобию.

За, казалось бы, чисто этикетным смещением праздничного адресата — от самого юбиляра к материнской партии (которую, выходит, и надо поздравить с таким замечательным сыном) приоткрывается вместе с тем прямое самоотождествление с ней — такое же, как и с Лениным. Не упущена здесь и другая мифологема старой ленинианы — мотив кровавой жертвы, которую, разбросав «по каплям», Ильич принес рабочему классу:

Можете не сомневаться, товарищи, что я готов и впредь отдать делу рабочего класса, делу пролетарской революции и мирового коммунизма все свои силы, все свои способности и, если понадобится, всю свою кровь, каплю за каплей.

Можете не сомневаться, товарищи, что я готов и впредь отдать делу рабочего класса, делу пролетарской революции и мирового коммунизма все свои силы, все свои способности и, если понадобится, всю свою кровь, каплю за каплей.

Если раньше Ленин считался олицетворением «коллективного разума» трудовых масс, то в 1930‐е годы эта роль всецело переходит к его преемнику. Когда-то Бухарин писал, явно намекая на Сталина: «У нас нет Ленина, нет и единого авторитета. У нас сейчас может быть только коллективный авторитет. У нас нет человека, который бы сказал: я безгрешен и могу абсолютно на все сто процентов истолковать ленинское учение. Каждый пытается, но тот, кто выскажет претензию на все сто процентов, тот слишком большую роль придает своей собственной персоне»[513]. Теперь он покорно признает стопроцентную безгрешность Кобы, объявив его персонификацией ленинской ВКП. В 1934 году, на XIV съезде, словно подхватив инициативу безвестных Губаревых, Бухарин призывает к «сплочению вокруг товарища Сталина как персонального воплощения ума и воли партии»[514]. Кающийся Зиновьев спроецировал на него черты воскресшего Иисуса, которые генсек раньше приписывал советской индустрии, пытливо изучаемой европейскими паломниками-пролетариями. Только в амплуа прозревшего Фомы Неверного у Зиновьева выведены не западные рабочие, а отечественные поселяне, познавшие сладость коллективизации: «Лучшие люди передового колхозного крестьянства стремятся в Москву, в Кремль, стремятся повидать товарища Сталина, пощупать его глазами, а может быть, и руками, стремятся получить из его уст прямые указания, которые они хотят понести в массы»[515].