Бывает, однако, что и сами покойники беззаконно притворяются живыми или ведут выморочное, промежуточное существование. Так ведут себя на северо-западе России, в лимитрофах, «уже сброшенные в преисподнюю» и одновременно «заживо разлагающиеся тени» былых властителей, имитирующих свое воскресение, вместо того чтобы покорно «склонить головы» перед революцией. Такие же зомби пробуждаются на Кавказе: «Нам передали официальное заявление, подписанное воскресшими из мертвых Чермоевым и Бамматовым, говорящие об образовании независимого (не шутите!) Северо-Кавказского государства»; «еще не все народы Северного Кавказа знают, что давно похороненные ими „правительства“ продолжают нелегально „существовать“» (1918).

Вероятно, этой сущностной неистребимостью навеяны и страхи Сталина перед неминуемой активизацией врагов, и его маниакальное стремление к их периодически возобновляемому добиванию. Я склонен считать, что их вампирическая живучесть предопределена как ахронностью сталинского мышления (см. в 1-й главе), так и вегетативно-циклическими моделями, о которых речь пойдет чуть ниже. Предварительно стоит напомнить, что его хтоническое мировосприятие не так уж расходилось с общереволюционной и общебольшевистской риторикой, — разница заключалась в том, что риторическими ужимками у Сталина дело никогда не исчерпывалось. Реализовав свои представления о жизни как всепожирающей и абсолютно беспринципной биологической борьбе, Сталин обратил эту практическую установку на собственную партию и — шире — на давно уже покорное население, т. е. на «своих».

Древний анатом

Древний анатом

Можно было бы ожидать, что большевистский культ целостной партии и вообще любой целостности, в соответствии с фольклорной семантикой, отождествится у него с постоянным пафосом органики, «жизни». Но она, как мы только что видели, в свою очередь неизменно сопрягается у Сталина именно со смертью — а последнюю фольклор соотносит как раз с мотивами неполноты, дробления и расчлененности. Сталинская диалектика, однако, допускала и не такие противоестественные сочетания. Первым и знаменательным опытом по соединению этих контрастных базисных категорий явился иллюстративный сюжет — притча, изложенная молодым Сталиным в его дебютной статье «Как понимает социал-демократия национальный вопрос?» (1904). Начинающий теоретик полемизирует здесь с грузинскими федералистами — невеждами, неправильно толкующими, по его убеждению, программу РСДРП и ее «национальные» пункты:

Вспоминается одно древнее сказание. Жил когда-то «мудрец-анатом». В его распоряжении было «все необходимое» для «настоящего анатома»: диплом, помещение, инструменты, непомерные претензии. Не хватало ему лишь малого — знания анатомии. Однажды к нему обратились с просьбой объяснить, какая существует связь между частями скелета, которые были разбросаны им на анатомическом столе. Таким образом, нашему «прославленному мудрецу» представился случай отличиться. «Мудрец» с большой помпой и торжественностью приступил к «делу». Но вот беда! «Мудрец» ни аза не понимал в анатомии, он не знал, какую часть к чему приставить, чтобы в результате получился целый скелет! Долго возился бедняга, много потел, но тщетно! Наконец, когда у него все перепуталось и ничего не вышло, он схватил несколько частей скелета, отшвырнул их далеко от себя и при этом философски обругал «злонамеренных» лиц, якобы положивших на его стол ненастоящие части скелета. Зрители, конечно, подняли на смех «мудреца-анатома».