Короче, если пролетариат — это, по Марксу, могильщик капитализма, то столь же симметрично капитализм пытается стать «могильщиком завоеваний русской революции» — причем ее враги, олицетворяющие смерть, выдают себя за «живые силы». Сталин тут, в общем, не отступает от революционных шаблонов — однако, вырвавшись за бумажные пределы публицистических метафор, его вампирический биологизм со временем необратимо преобразит весь облик огромной страны.

Мнимая или временная смерть

Мнимая или временная смерть

Характернейшее и повсеместное у Сталина сближение жизни со смертью, «живых сил» — с «могильщиком» и т. п. говорит, конечно, о скрытом диалектическом тождестве, сущностной неразличимости этих полярных категорий. Солженицын в одном из первых своих романов с впечатляющей точностью уловил эту особенность сталинского мышления, хотя интерпретировал ее только как специфическую форму лицемерия: «На днях вэрну вам смертную казнь, — задумчиво говорил он, глядя глубоко вперед, как бы в годы и годы. — Эт-та будет харёшая воспитательная мера»[528]. Писатель, безусловно, не мог тогда знать, что в 1935 году в беседе с Ролланом Сталин в том же именно «воспитательном ключе» разрешил недоумение своего гостя, который терялся в догадках, как растолковать соотечественникам новый советский закон, предусматривающий расстрел детей с двенадцатилетнего возраста. «Этот декрет, — невозмутимо пояснил Сталин, — имеет чисто педагогическое значение»[529].

Смертная казнь и правда была его любимым видом расправы, но обеспечивалось ли ею подлинное, доскональное уничтожение врага? По сути, сталинские «мертвецы» столь же неистребимы и мстительны, как убитые, но поднимающие голову злобные великаны в нартских легендах и сказках его родного Кавказа. «Поистине, — восклицает он в одной заметке 1917 года, — „мертвые схватили живых“!» Скорее всего, они только притворились мертвыми, чтобы, отступив в конспиративную мглу, скопить там новые силы для бешеного штурма: «На севере в Финляндии, пока еще „тихо“. Но эта тишина, несомненно, прикрывает глубокую внутреннюю работу, с одной стороны, рабочих и торпарей, рвущихся к освобождению, с другой стороны — правительства Свинхувуда»; «Под оболочкой тишины и спокойствия контрреволюция не дремлет, готовясь к новым битвам» (1918). В этом смысле обе стороны ведут себя абсолютно одинаково, судя, например, по его брошюре 1906 года «Две схватки»:

Пролетариат отнюдь не разгромлен, так как разгром пролетариата означает его смерть, наоборот, он по-прежнему живет и усиливается с каждым днем. Он только отступил для того, чтобы, собравшись с силами, вступить в последнюю схватку с царским правительством. Нас уверяли в свое время в том, что самодержавие разгромлено… но мы этому не поверили, так как разгром самодержавия означает его смерть, а оно не только не умерло, но и собирало новые силы для нового нападения. Мы говорили, что самодержавие только отступило. Оказалось, что мы были правы.