Зато, что действительно очень обидело бедного Михаила Алексеевича – это состоявшийся вскоре после съезда прием у короля Александра главных представителей русских беженских организаций в Югославии.

Приглашенный, в числе других, на это торжество, Михаил Алексеевич очень нервничал и волновался уже за несколько дней до приема. Как и все мы, он очень любил нашего покровителя короля. Но как человек скромный и застенчивый, терпеть не мог выступать на официальных торжествах и приемах. Не имея для таких случаев в настоящее время не только фрака, но даже сюртука, он долго мучился, пока нашел какой-то порыжевший фрак в комиссионном магазине на улице краля Милана, но мог его надеть только после того, как все наши редакционные дамы это одеяние где-то расширили, где-то сузили и где-то просто подкололи булавками.

Тщательно побритый, опрыснутый одеколоном, с безукоризненным крахмальным воротником, твердым как сталь, с прекрасно начищенной обувью, в шикарно подколотом фраке, Суворин стоял в стройном ряду наших представителей в приемном зале и ждал, пока к нему, в порядке очереди, приблизится король.

Наконец, тот подошел.

– Суворин, – с почтительным поклоном, учтивым рукопожатием отвечая на протянутую королевскую руку, произнес Михаил Алексеевич.

– Как? Суворин? – радостно произнес король. – Знаменитое имя. Очень рад, очень рад. Я читал иногда в Петербурге… А теперь вы что? Голодом лечите?

– Я… Ваше величество…

– Да, да. Много слышал о вас. Говорят, вы язву желудка вылечиваете? Замечательно!

– Простите, ваше величество, но… но я не лечу… Это мой брат Алексей.

– Ах, вот? В самом деле? Так, так. А вы сами чем сейчас занимаетесь?

– Я выпускаю «Новое время» в Белграде, ваше величество.

– Как? В Белграде? – изумился король. – Это прекрасно! А я даже не знал!

– Уже четвертый год, ваше величество.

– Превосходно! Превосходно! Но странно… Почему мне об этом никто не сказал? Вот, насчет язвы… Помню. Ну, желаю вам всего хорошего, успеха и счастья…

Вернувшись домой, Михаил Алексеевич заперся в своей комнате, снял с фрака булавки, разделся, мрачно лег на кровать и, не желая никого видеть, пролежал до утра с головной болью.

Зато наш бывший посланник в Сербии Штрандтман217, осведомлявший нашего друга-короля о жизни русских эмигрантов в Королевстве, наверно был собою в этот день вполне доволен.

* * *

Наступили 1925 год, 1926… Количество наших беженцев, достигшее к этому времени тридцати пяти тысяч человек, стало постепенно уменьшаться. Русский человек, даже находясь на родной почве, всегда имеет склонность к передвижению, считая, что гораздо заманчивее жить там, где его нет. А в эмиграции эта черта стала проявляться особенно сильно. Попавший в Америку, мечтал об Европе; попавший в Европу с завистью смотрел через Атлантический океан на статую свободы в Нью-Йорке. Естественно поэтому, что многие наши беженцы в Сербии, задыхаясь в узком горизонте югославского Королевства, начали устремляться в другие страны: кто в Италию, вспоминая былое величие Рима, чарующие мелодии итальянских опер, поэтические гондолы Венеции; кто – в Германию, в заманчивую страну Нибелунгов, на родину Канта, Шиллера, Гете. И, наконец, – большинство – во Францию, многогранная история которой могла удовлетворить всех наших идеологов различных направлений и взглядов: военных – тень Наполеона, монархистов – Людовик Четырнадцатый, а республиканцев – друзья России – Феликс Фор218, Пуанкаре219, истинный демократический парламент, не в пример русскому.