Массовому переселению наших беженцев из Сербии особенно способствовала организация генерала Потоцкого220 по вербовке рабочих для французских заводов и фабрик. Контракты давались охотно, визы тоже, и наши колонии в Югославии стали быстро редеть.

При таких условиях издавать «Новое время» становилось все более и более трудно. Наша попытка перевести свою газету в Париж не увенчалась успехом. Работать приходилось напряженно, но безрезультатно. От этой нервной работы у меня начались частые головокружения. Нужно было обратиться к врачу.

– Дорогой Константин Яковлевич, – сказал я нашему сотруднику Шумлевичу, который часто ужинал в ресторане «Русская семья» вместе с профессором Сиротининым221 и засиживался там с ним за стаканом вина. – Спросите при встрече профессора Сиротинина, когда он может принять меня в качестве пациента.

– С удовольствием. Я его как раз сегодня увижу. А что у вас?

Я рассказал. Между прочим, с Сиротининым мы были знакомы еще по Петербургу.

Шумлевич охотно обещал переговорить и на следующий же день сообщил, что профессор ждет меня в ближайшую среду к семи часам вечера. Шумлевич тоже пойдет к нему, так как давно чувствует всякие недомогания.

В назначенный день и час мы явились к профессору. Он принял нас в своем кабинете и подробно принялся за обследование наших организмов. Сначала взялся за меня: заставил ходить по одной половине с вытянутыми вперед руками; затем молоточком определил коленный рефлекс; потом ручкой молоточка стал проводить по коже, чтобы узнать, как ведут себя капилляры; после этого поднес к глазу свечу, чтобы проверить, как сжимается зрачок; наконец, выслушал сердце, долго жал печень. И обратился ко мне со строгим вопросом:

– Вы много пьете спиртных напитков?

– О, нет. Очень редко и мало.

– Бросьте совершенно. А курите много?

– Да, порядочно…

– Ни одной папиросы больше!

Он присел к письменному столу и стал писать рецепт. На листке бумаги под его пером выросло довольно длинное произведение, вроде баллады.

– А теперь вы… – обратился он к Константину Яковлевичу. – Раздевайтесь!

Организм Шумлевича профессор признал никуда негодным. И сердце истрепанное, и почки дрянные, и печень набухшая, и подагра запущенная.

– Пить нельзя! – мрачно сказал он, взявшись за составление рецепта.

– Помилуйте, профессор… Но я без этого скоро умру!

– Все равно. Затем – прекратите курить. Ничего жирного. Ничего острого.

– Ох! – тяжко вздохнул Шумлевич.

Бережно спрятав рецепты в карманы, мы спросили Сиротинина, сколько должны ему за визит. Он с негодованием отказался от всякого гонорара, а когда мы стали прощаться, категорически заявил, что нас не отпустит, пока мы у него не пообедаем и не проведем вместе вечер.