Войдя в столовую, я поразился виду накрытого стола. Графинчик и бутылочки с сербской ракией, со сливовицей, с русской водкой – зубровкой, лимонной, перцовкой, простой белой. Вина – сербские, македонские, далматинские. Закуски разных сортов – маринованные грибы, фаршированные баклажаны с паприкой, сосиски в томатном соусе, тоже с паприкой…

– Ну, садитесь, господа, – весело потирая руки, начал профессор. – Вы сюда, вы – сюда… С чего начнем? С ракии, или с нашей отечественной? Хотите перцовки? – ласково обратился он ко мне.

– О, нет, – испуганно ответил я. – Перцовка обжигает… А кроме того, сами вы, профессор, только что мне говорили…

– Мало ли что говорил! Один раз не в счет. Ну, не хотите, тогда начните с зубровки. Выпьем, закусим как следует, a затем будет горячее…

Мы с Константином Яковлевичем ушли от Сиротинина около полуночи. И это возвращение до сих пор вызывает во мне жуткое воспоминание. Никогда в жизни со мной ничего подобного не было. Я шел посреди улицы, держа своего коллегу за руку, старался идти так, чтобы меня не качнуло ни вправо, ни влево. И мы оба – не то, чтобы громко, но и не особенно тихо – пели сербскую национальную песню «Тамо далеко».

Ну, бывало изредка, и раньше, и позже, – становился я в подобных случаях или излишне веселым, или слишком-говорливым. Иногда раскраснеюсь. Иногда суечусь… Но чтобы так – петь, да еще на улице, да притом ночью… Нет. Никогда.

* * *

Сербский период русской эмиграции заканчивался. Столица зарубежной Руси постепенно переходила в Париж, который впоследствии в свою очередь уступил подобное название Нью-Йорку. Было бы заманчиво в истории этой эмигрантской Руси Белград назвать Киевом, Париж – Москвой, a Нью-Йорк – Петербургом. Однако, вполне, серьезные основания для такой параллели едва ли можно найти. Правда, в Белграде, как и в Киеве, впервые появились в большом количестве Рюриковичи.

Правда, Париж стал немного напоминать Москву, когда воцарившийся в нем Милюков стал отбирать у разных удельных родственников политических групп их председательские колокольчики, а самостоятельную Е. Кускову222, в качестве Марфы-посадницы, вместе с ее вечевым колоколом, водворил у себя в редакции. Правда и то, что русский Нью-Йорк по темпу жизни и по деловитости более всего похож на Петербург, особенно на нашу аристократию, старавшуюся, обязательно говорить по-английски…

Но все эти сравнения ни к чему. Так как в жизни культурных народов таких явлений, как Зарубежная Русь, никогда еще не было.

«Возрождение», Париж, февраль 1957, № 62, с. 77-90;март 1957, № 63, с. 81-91; апрель 1957, № 64, с. 82-91.