Какой очаровательной женщиной оказалась бы сорокалетняя графиня, совершенно забыв и о своей старости и о своем старушечьем смехе!
A пятидесятилетний Павлик Дольский, превратившись из грузного бездельника в подвижного представителя автомобильных шин, конечно, уже не торопился бы жениться и не совещался бы с врачом, а наоборот: до шестидесяти лет присматривался бы к невесте, чтобы окончательно решиться на брак. И попутно смеялся бы над женихами-молокососами, берущимися совсем не за свое дело…
3. О памяти
3. О памяти
Не знаю, что делать со своей памятью. Вот уже около семидесяти лет упражняю ее, питаю всякими впечатлениями, сведениями, а она становится все хуже и хуже.
Прежде, помню, все впечатления, факты, названия, имена, рассказы собеседников прилипали ко мне, как мухи к липкой бумаге. А теперь – прикоснутся к мозгу, сядут на полчасика, на сорок минут, и затем свободно снимаются с места, чтобы никогда не вернуться.
Вот, бывает теперь иногда… Пригласят меня знакомые на званый завтрак. Завтрак парадный: с бумажными салфетками, с одинаковыми тарелками. Кажется, по случаю золотой свадьбы хозяев. Нет, не золотой свадьбы, a пятидесятилетия со дня окончания хозяином Кавалерийского училища. А, впрочем, может быть, и золотой.
Посижу я там среди милых старых друзей часика два, три, – а по дороге домой встречаю знакомую даму – Олимпиаду Петровну. Мы с этой Олимпиадой Павловной знакомы уже лет пятнадцать; и не бывает случая, чтобы она при встрече на улице не спросила меня, откуда я иду, куда, почему и зачем.
– Наверно у Щукалевых на завтраке были? – спрашивает.
– Да.
– А что подавали?
– То есть как?
– Я говорю: какое меню было?
– Меню? Ага… Сейчас…
– Закуски были?
– Да… Были.
– А с чем?
– С этим самым… Не помню.
– Странно… Ну, a затем, конечно, мясное и рыбное. Рыбу знаю: мерлан. Когда Мария Степановна с базара провизию несла, из сетки рыбная чешуя сверкала. Ну, а мяса не видела: на дне лежало. Какое мясное вы ели?
– Мясное? А это самое… Как его… Не разобрал. Я в это время разговаривал с Верой Андреевной.